Семейский дом на Заречной улице - 6 Февраля 2011 - Дневниковые записи

Это дом поразил и зачаровал меня сразу – с первого приезда в Дешулан в 1979 году. Детство я провела на севере Читинской области, где дома сделаны по моим понятиям из хлипких, загнивающих снизу в первые года после постройки. Редко в каком доме не было «ушей» грибка, вылезающего из-под половиц на стену. И все дома были неизбежно наклоненными на южную сторону. Вечная мерзлота диктует свои условия. Раньше сени в домах были обычно с северной стороны, чтоб хоть как-то утеплить эту самую холодную часть. А солнечная сторона за лето оттаивала больше, дом, который и без этого зимой «водит» из стороны в сторону плыл, проседая всё ниже. Не помогали и постройки на сваях. Сваи с северной стороны начинало выдавливать из земли, дома задирало вверх, а с южной они подгнивали. Эти сваи «растут» на севере даже после сноса домов. И бесполезно рекультивировать территорию, засыпая ее песком. Через год-два появятся «грибы». И единственный способ выровнять место, это подогнать трактор и набросив трос на сваи, выдёргивать их из земли. Откопать вручную сложно, так как низ зачастую и летом вмёрзший. А если поставить новый дом на не удалённых остатках свай, они в дальнейшем выпрут половицы, поднимая их всё выше. Дешуланский же дом семьи Котельниковых, куда мы приехали после регистрации брака для моего знакомства с родителями мужа, в первую очередь удивил толщиной брёвен и отсутствием завалинок. Напрасно я высматривала бугры, думая, что завалинки земляные, неогороженные и их просто развалили на лето. Никаких следов. Да и на нижних брёвнах стен ни капельки земли. Это был типичный семейский крепкий дом, где окна подняты высоко над землёй и уже никогда не «врастут» в землю, как у нас на севере. Да и все окна, как по линеечке были на одном уровне, что тоже было непривычно. Ведь северные окна перекашивает вместе со стенами. В дешуланском доме окна были со всех сторон. Даже с северной стороны одно из окон выходило на крыльцо. Крыльцо в поздние годы переделали в веранду. Да его и крыльцом назвать трудно было. Оно поистине было царским, как из детской считалочки: «На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевичю...» Это была целая площадка с обычным крашенным полом, крытая, как и весь дом шифером. Стены были там только до половины. И само крыльцо было не в улицу, а в глубину, под крышей. Когда заказали рамы и застеклили оставшийся до крыши промежуток и сделали дополнительную дверь, на этом самом крыльце поместился большой обеденный стол, газовая плита с баллоном, которую, по-моему, и зимой не заносили в дом. Это чудо-юдо у всех так и оставалось обычно в сенях. Да и газ нужен был только летом. А зимой всё варили в русской печке. Вдоль домашней стены во всю длину крыльца-веранды была лавка, на которой сидели, ставили летом тесто для хлеба. А под лавкой помещалась снятая обувь. С этого самого крыльца однажды удачно скатился подвыпивший дед Егор – отец Виктора. (Как-то привычнее называть отца так, как звали его внуки, да и все в деревне – дед Егор, или дядя Егор... ) Всю ночь он сидел на крыльце и разлагольствовал о политике. В доме ворчали: «Брежнев выискался!». А потом после небольшого затишья раздался грохоток. Это дед, видимо, уснув, «пересчитал» ступеньки. Наутро он не мог понять, почему у него болят бока. Но обычно дед Егор никогда не напивался. Был, немного навеселе, припрятывая от жены бутылку в гараже. И ныряя туда «ремонтировать машину», выходил, довольно улыбаясь. На это самое крыльцо, а затем и на улицу по теплу перекочёвывал огромный кактус, который мать Виктора «выбрасывала» в очередной раз, так он надоедал колючками. Однажды перед Пасхой во время генеральной уборки дома на него опять же удачно и вовремя приземлился дед Егор, не заметив, что кактус поставили на диван. С какими словами он подскочил с кактуса, можно только догадываться. Мать рассказывала, что рассердившись, дед заехал кактусу «в морду», ну, а о последствиях без смеха никто не мог рассказать... Но, как только подступали холода, «выброшенный» кактус перекочёвывал из жалости снова в дом и зимовал на шифоньере. Туда-то уж точно никто не садился, даже случайно. С северной стороны дома тут же у крыльца была вырублена дата постройки дома -1904 год. По слухам, дом строили лесники для себя, поэтому и брёвна были отборными, ядрёными. И построен был дом только топорами – без единого гвоздя. Даже половицы и потолок были из половинок стёсанных топором брёвен.

Налево из сеней дверь вела в сам дом. Огромный дом был разделён всего на две половины – кухню и комнату. Только представьте кухню в половину дома! А во вторую половину вели две двери. Была ли в той комнате раньше перегородка, не знаю. Следов никаких не осталось. Но мать Виктора перегораживала комнату занавеской от пола до потолка. Практически одну четвёртую часть кухни занимала печь. А старая печь из глины, которую с трудом удалось разобрать, была и ещё больше. Этот вариант «полурусской» печки сложили из кирпича. Но все «навороты» от русской печки в ней остались. Я так и не смогла разобраться с многочисленными задвижками, заслонками. Какие из них открывали, когда дрова закладывали со стороны топки, какие, когда дрова загружали со стороны кухни в углубление, наподобие каминного. Тут потом ставились формы для хлебов. Сверху этой укороченной печки всё же нашлось место и для небольших полатей. Только никто там уже не спал. Внуки, играя в прятки, забирались порою туда и заодно щелкали сушившиеся там семечки. Над печкой висела цветная занавеска из ситца. Состарившуюся - заменяли новой. В Чаре я потом пыталась применить такой вариант. Но пожарники во время проверки признали это пожароопасным. Хотя, зимой вся одежда стиранная сохнет на севере именно над печками. В правом переднем «красном» углу под потолком находилась полка с иконами. Большая деревянная, писанная красками икона, была Николая Чудотворца. Поменьше был складень металлический. Иконы забрала дочь после смерти матери, сказав, что они «по наследству» переходят по женской линии. Спорить с ней не стали. Но, при виде в её квартире иконы на полке с косметикой, сердце горестно сжималось. Тем более, что и брат мужа её - Николай неожиданно умер, в год, когда икону забрали из семейского дома... А в Дешулане раньше была в доме и ещё одна родовая икона. Предположительно – Богородицы. Но краска от времени облетела совсем. И доску от этой иконы я видела в казёнке. Всё хотела забрать хотя бы её. Вдруг можно было бы что-то восстановить или отдать в церковь, чтобы на доске написали новую икону. Не успела... Под иконами стоял обеденный стол с лавками. Ещё на кухне был «сервант» - самодельный шкаф для посуды. Ближе к порогу стоял шкаф, где хранили зимнюю одежду. А сама вешалка была за занавеской у порога. Так же в кухне стояла кровать. Сначала на ней спала бабушка – мать Ирины Ивановны, а после родители Виктора, оставив детям вторую половину дома. В углу кухни у холодильника стоял небольшой «кожаный» диван. Холодильник особо и не нужен был. Так как зимой и в казёнке холодильник, а летом выручал погреб, в который можно было попасть и из подполья и со стороны улицы. Там в стене казёнки в нижних венцах была небольшая дверь. В погреб на лето переносили оставшуюся с зимы картошку, квашеную капусту раскладывали в стеклянные банки и тоже переносили туда. Сало обычно перетапливали. Своё сливочное масло тоже перетапливали. Ещё в погребе хранился хлеб в круглых буханках, так как летом, и в сенокосную пору его стряпали на целую неделю. Да и топить печь летом для стряпания было жарко. А за печкой у стены была полка с чугунками, вёдрами, кастрюлями. Там же стояли подойники и сепаратор. В углу стояли ухваты. Сегодня, случайно взглянув на свою кирпичную печь, поняла предназначение кружков в середине чугунной плиты. С древних времён их делали под разные размеры чугунков. Чугунок поменьше – один кружок вынимался, чуть больше – второй. А ухваты тоже могли быть разные. Попробуй зацепи и выдвини вперёд из печи большой чугунок со щами маленьким ухватом. Тут же за печкой стоял и умывальник. Летом, как и у всех, он висел где-нибудь на улице. Во второй половине избы тоже была печь. Но уже простая, как и наши – северные, с одной задвижкой вверху. Обстановка в комнате была типичной. Число кроватей зависело от количества детей. В шкаф с тремя дверцами – тоже ширпотребовский «советский», да комод с выдвижными ящиками вмещали всю одежду. В переднем углу стоял телевизор. Изображение в нём чаще всего было, как при подводных съёмках. Поэтому телевизор не столько смотрели, сколько слушали, как и радио. Радио висело на кухне и вещало весь день. Черты лица у матери Виктора были гуранскими, она и похожа была больше на бурят. Поэтому, когда включали бурятское радио, дед Егор говорил с подковыркой: «Мать, иди, переводи». По радио узнавали последние новости. Слушали концерты по заявкам. Но выписывали и газеты. В каждом доме была и местная газета, и «Забайкальский рабочий», и журналы – «Крестьянка» или «Работница». Принадлежностью советских времён была и радиола. По волнам можно было, накрутив ручку поймать, что угодно. А сверху проигрывались пластинки. Тут были любимые матерью – Русланова, Зыкина, Мордасова, и многочисленная классика – это уже увлечение Виктора, которое затем стало специальностью. По посылторгу для сына заказали баян. Он самостоятельно его освоил. И играл даже школьному хору. Есть фотография с такого концерта в клубе. По центру комнаты стоял стол. Был ещё диван. У стены на стуле со спинкой швейная машинка. Да ещё стояли самодельные деревянные подставки под цветы. Вот и всё убранство. И пол, и стены, и потолок были крашеными. Стены были неоштукатуренными. Тоже, вытесанные топором, вручную. В прежние времена всё мылось, скоблилось. И полы были некрашеными. Но пришла «мода» на краску. И стали красить дома не только внутри, но и снаружи. А некоторые семейские дома снаружи раскрашивали, как сказочные терема. Ещё и разрисовывали. Красили чуть ли не ежегодно. В деревне было своеобразное соревнование – кто какую краску достанет. С появлением личных машин появилась возможность покупать краску в соседних сёлах. Потому в один год полы могли быть коричневыми, во второй жёлтыми, а в третий оранжевыми. Затем пошла «мода» на лак. И пол, покрытый по многочисленным слоям краски, лаком, не выдержав химии, превратился в этакое подобие старинной посуды с трещинами. Пришлось прятать этот «позор» под паласы. По потолку в двух местах шли толстые брёвна «матки», на которых он и держался. Ближе к кровати в «матку» был вбит крюк для зыбки – люльки. Такую вот зыбку достал дед Егор с чердака, когда мы приехали с первенцем Еленой. Обтянул заново куском парусины, привязал верёвки и повесил на крюк. А баба Ира выделила «перину» - подушку вместо матрасика. Вот так и прожили лето с зыбкой, в которой когда-то спал и сам папа Лены. В следующие годы зыбка доставалась ещё дважды – для Алёши и Кати. Наша баба Ира была заядлой цветочницей, герани разных расцветок стояли буквально на всех окнах. Отростки этих гераний и других цветов я увозила в Чару, и их потомство, как и герань, доставшаяся мне от своей бабушки, живы до сих пор. Из Дешулана я привезла и примулу яркого багулового цвета. И она жива и дала многочисленное «потомство», переселившееся на окна друзей. Ещё в доме были часы с кукушкой – тоже неизменная дань моде. Эта неугомонная птичка на пружине распахивала дверь ежечасно, не взирая на время суток. Впрочем, к ней привыкли, как привыкли в детстве к часам с маятником и гирями на цепочке.