ИРИНА КОТЕЛЬНИКОВА

Добрый день! Высылаю подборку на конкурс Лексикона.

 Живу в России. Коренная забайкалка.

 Автор четырёх поэтических сборников: "Остановись, мгновенье, не спеши...", Санкт-Петербург, 2007; "Я в этот мир ещё вернусь...", Санкт-Петербург, 2008; "Отгорю я закатом багряным...", Чита, 2011; "Я выпала из века...", Санкт-Петербург, 2012

Публикации в коллективных сборниках: "Цветы багульника", Новосибирск, 2004; "На крыльях души...", Чита, 2008. Публикуюсь в журналах"Слово Забайкалья", "Северо-Муйские огни", "Холод'ОК". Подборка стихов опубликована в журнале "Невский альманах" №2, 2011 год, проза - "Невский альманах 2012-4" . Журналист. Член РАО.

***

Познай, душа, язык немых

там, где слова рисуют пальцы,

и перекатывает жмых

улыбка странная паяца.

Безмолвный мим, рисуй, рискуй!

Рисуй про радости и беды.

Тоску в руках перетасуй,

и празднуй пиррову победу

в стране живых, в стране немых,

где слух - глаза, а пальцы - птицы.

Мы не рабы. Рабы не мы...

Смотрю на руки. Вижу лица.

***

Красный бант пристегнувши булавкой,

нараспашку - особенный шик,

мы орали восторженно "Слава..!",

и по линиям правильным шли.

А пока нам так весело пелось,

за фасадом, где был красный флаг,

полстраны за колючкой сидело.

Полстраны превратилось в ГУЛаг.

И ряды незаметно редели.

Просто шире был каждый просвет.

А с трибуны на площадь глядели

и махали приветливо вслед...

***

Из плена иллюзий, из плена метафор

шагнуть и увидеть не стразы, а слёзы...

Во лжи бутафорий теряется автор.

На смену приходит актёрство стервозы.

Но бьётся в висках нерождённое слово -

простое, как листик осенний под ветром...

Остатки улыбки рассеянный клоун

стирает не ватой, а шляпой из фетра.

Трепещет последний осиновый листик -

случайный свидетель немой мизансцены...

Рыдает за пыльной кулисой актриса

о чём-то своём, что осталось за сценой.

***

Когда земля едва прогрета,

как пилигримы, налегке,

уходят в мир иной поэты

по недописанной строке.

И вдалеке, за облаками,

чтоб наши сны не нарушать,

заплачет светлыми стихами

освобождённая душа.

И будет день, и будет осень.

И тень улыбки на устах.

И вспыхнут солнечные росы,

и лягут формою креста.

***

Я тебя воскрешаю, как Бог.

Да простит Он сравнения ересь.

По-над городом стелется смог.

Просыпайся, мой Вовка, мой Гелиос.

Отразись в золотых куполах,

постучись в недоверчивость окон.

С колоколенок колокола

голубей подымают высоко.

Я тебя воскрешаю в себе,

свято верую в сбыточность чуда,

и бегу, вопреки, по судьбе

в дом, где бьётся на счастье посуда,

где стекляшки в калейдоскоп

даришь ты от души, по-соседски.

Я тебя воскрешаю, как Бог,

недопетое Вовкино детство.

***

Терпкий запах дорожной полыни

и кладби'щ позабытых кресты...

Просолёным подкатит, нахлынет...

В троеперстье - невольно - персты.

Зовом предков взбунтуются вены,

колокольным ударят - в виски!

Русь... Россия... ты ждёшь перемены?

Домовину ли ладишь с тоски?

В узелок ли запрятала саван,

да пучок поминальных свечей?

Тут и там купола - под сусальным...

И сусальная лживость речей.

За тебя на амвонах:  "И присно"!

На тебя - кабинетная рать...

Русь, Россия! Не думай о тризне.

Слышишь, Мамка! Не смей умирать!

Терпкий запах - горчащей - навечно,

и в глазах неизбывная грусть.

Ты, как в песне - от речки, от печки -

будешь в сердце, страдалица Русь.

***

Ещё жива деревня за пригорком...

Висит на прясле тканый половик.

Ещё сметана в кринке не прогоркла.

От тяжких дум подсолнух не поник.

Ещё жива бобылка баба Фрося.

Подол - узлом. Шагает на покос.

Ей нужно жить, покуда ноги носят.

А где помрёт, там будет и погост...

***

Не стучитесь в моё одиночество.

Я вполне с ним - звенящим - сжилась.

Дальше нужно бы рифму "высочество",

только где мне... В тайге родилась.

Колыбельной - Витим с перекатами,

в погремушке - кедровый орех.

Я сроднилась с такими закатами!

Не воспеть их, наверное, грех.

Там, где небо бывает багуловым,

и багульник цветёт по весне,

на полянах, покрытых ургулами,

одиночеств не помнится мне.

Потому и сейчас мне не хочется

ни побед, ни пустой суеты.

Не стучитесь в моё одиночество.

Я, признаться, давно с ним на ты.

***

Мне выпала зрячесть и больно зрачкам

в осколках зеркальных вчерашнего смысла

увидеть слепые глаза скрипача

и радугу ту, что вверху коромыслом.

Ах, как он неистов - безумец богов.

И небо кровит под босыми ногами.

Ему не дано ни друзей, ни врагов.

Он тот, кто приходит однажды за нами.

Конец и начало. Река и исток.

Протест и смиренье. Пастух и пастушье.

Ни ангел, ни дьявол...  Быть может, сам Бог,

сошедший стучаться в закрытые души.

***

Поэт грустит, когда кругом веселье,

он отрешён от будничных сует.

Спешит дитём попасть под дождь весенний,

и ищет повод, чтоб не выйти в свет.

Ночь напролёт он пишет вдохновенно,

и может месяцами не писать.

Несёт, как крест, в себе характер скверный -

чужой дуде не будет он плясать.

Когда сочтут немного сумасшедшим,

он улыбнётся грустно, невпопад.

Мир признаёт поэтов лишь ушедших...

Он жив ещё, и этим виноват.

***

Сегодня хоронили совесть...

Плыл гроб над праздною толпой,

и выводил печально соло

французской дудочкой гобой.

Откуда взялся он, не знаю –

был нанят, сам ли захотел –

старик с иконными глазами?

Он шёл особо. Не в толпе.

Деревенели, ныли пальцы,

лилась мелодия, как стих.

И даже ветер растерялся,

клубком свернулся и затих.

Толпа привычно бормотала

о постороннем – просто так.

За веткой ветка отлетала.

И ощущалась пустота.

Как будто где-то во Вселенной

сам Бог со скорбию поник.

Плыл катафалк над миром бренным,

А плакал лишь монах-старик.

Сегодня хоронили совесть –

чужую совесть – не его.

И болью старого гобоя

не заглушалcя  звук шагов.

Не грела ряса и подрясник –

других одежд не надевал.

И только Богу было ясно –

он шёл и совесть отпевал.

***

Дед юродивый заперт в дурдоме.

Изловили в общественном месте.

Отобрали в приёмной икону

и сорвали намоленный крестик.

Пара дюжих качков-санитаров

на кровати распяли беднягу.

На рассвете дедули не стало,

а у Бога прибавился ангел.

***

Посидим у костра? Отчего-то мне грустно...

Письмена древних рек вдаль уносят мечты,

и луна, словно "шитая рожа" тунгуса,*

подбирает для сна'добий царских цветы.

Пошаманим чуть-чуть? В котелок бросим горстку

наговоренных шёпотом, северных трав.

Запах смолки сосновой перебьёт сердца горечь,

и легенды тайги оживут до утра.

Заскрипят одноногие тени деревьев

и корявые ветви протянут к огню.

Ты не бойся. Они просто руки погреют.

Это духи тунгусов. Я их не гоню.

Посидим у костра? Ночь устроена мудро.

Всё, что знаю, сегодня доверю тебе.

А когда ты устало задремлешь под утро,

я уйду в облака по скалистой гряде...

*В древние времена тунгусам с детства "шили" лица, протягивая нитку, намазанную углём или другим составом через кожу. "Шитые рожи" относились к роду шаманскому.

 (продолжение по ссылке)