Поле русское. Стихи Ирины Котельниковой
С удовольствием представляем финалиста конкурса «Память сердца» и самобытного, яркого Поэта. Это Ирина Котельникова
Она – коренной житель Забайкалья. Родилась на Витиме 30 мая 1956 года и
живёт в тех же суровых, но живописных краях. Автор четырёх поэтических
сборников - "Остановись, мгновенье, не спеши..."- С.-Петербург,2007 г.
"Я в этот мир ещё вернусь..." - С.-Петербург, 2008г, "Отгорю я закатом
багряным...",Чита, 2011,"Я выпала из века..." - С.-Петербург, 2012.
Немало и публикаций в коллективных сборниках - "Цветы багульника",
Новосибирск, 2004 г., "На крыльях души...", Чита, 2008г.
Публиковалась в журналах "Слово Забайкалья", "Северо-Муйские огни",
"Холод'ОК". Подборка стихов опубликована в журнале "Невский альманах" №2
2011г, проза – в журнале "Невский альманах № 4 за 2012 год
Журналист. Не так давно в местном отделении Ирину приняли в Союз писателей России.
РУСЬ МОЯ. Поэтическая подборка.
(текст приводится в авторской редакции)
Терпкий запах дорожной полыни...
***
Терпкий запах дорожной полыни
и кладби'щ позабытых кресты...
Просолёным подкатит, нахлынет...
В троеперстье - невольно - персты.
Зовом предков взбунтуются вены,
колокольным ударят - в виски!
Русь... Россия... ты ждёшь перемены?
Домовину ли ладишь с тоски?
В узелок ли запрятала саван,
да пучок поминальных свечей?
Тут и там купола - под сусальным...
И сусальная лживость речей.
За тебя на амвонах: "И присно"!
На тебя - кабинетная рать...
Русь, Россия! Не думай о тризне.
Слышишь, Мамка! Не смей умирать!
Терпкий запах - горчащей - навечно,
и в глазах неизбывная грусть.
Ты, как в песне - от речки, от печки -
будешь в сердце, страдалица Русь.
По-над полюшком, по-над реченькой...
***
По-над полюшком, по-над реченькой
в травы горькие выплесни грусть.
Надышись - луговыми, запечная,
неуёмная, Матушка-Русь.
Ты подставь лицо ветру-солнышку,
семицветную - в косы вплети,
почерпни родниковую - с донышка,
лихолетье - святой - окропи.
Расстели вдоль дорог - земляничные,
перелески грибные раскинь.
Не сравнится с тобой заграничное!
Здесь и в небе особая синь!
Не грусти же, родная, в заброшенных...
Уезжают с насиженных мест.
Но над речкою, лугом некошенным,
слышишь, Мамка, звучит благовест!
Возвращается исподволь - богово
в деревенском укладе простом.
И девчонка бежит босоногая,
руки тонкие - в небо - крестом...
Ещё жива деревня за пригорком...
***
Ещё жива деревня за пригорком...
Висит на прясле тканый половик.
Ещё сметана в кринке не прогоркла.
От тяжких дум подсолнух не поник.
Ещё жива бобылка баба Фрося.
Подол - узлом. Шагает на покос.
Ей нужно жить, покуда ноги носят.
А где помрёт, там будет и погост...
Зачем мне врать про прелести житья…
***
Зачем мне врать про прелести житья
в провинции, к тому ж, отнюдь не южной?
Мы для России - дети для битья
и никому провинциал не нужен.
Во лбу семь пядей, новый Михаил,
со связкой книг не побредёт в столицу.
Тупой чиновник, зависть затаив,
антизакон найти не поленится.
Своих бы чад пристроить не у дел,
да свято место пусто не бывает.
Где вилами законы - по воде,
папаши, что у власти, не зевают.
Извечное, кому жить хорошо,
останется лукаво без ответа.
Здесь время Ломоносовых прошло,
для Мишки из деревни нет просвета.
Пахать и сеять - вот его удел,
покуда хватит крепости и силы,
покуда не распустится кудель.
Безродных слишком много у России...
Во мне заплакала деревня…
***
Во мне заплакала деревня,
во мне заплакали поля,
во мне заплакали деревья -
вдоль тихой речки тополя.
Деревня плакала, как мама,
тихонько, скорбно, не ропща.
И стало горько, что так мало
её сумел я навещать.
Во мне заплакала деревня,
и васильков заплакал цвет,
и в речку смытые деревья,
и дом, где мамы больше нет.
Букет цветочков ярко-синих
несу на старенький погост.
Прости меня, моя Россия,
за то, что я в деревне - гость.
Перезвоном тихим, нежным…
***
Перезвоном тихим, нежным
серебрится память-грусть.
Под покровом белоснежным
спит есенинская Русь.
Покосившиеся хаты,
шапки снега набекрень...
Новорусские палаты
не вплетаются в плетень.
И несорванный подсолнух
свесил голову от дум.
Перемалывает молох
подступившую беду.
"Гой, ты Русь моя, родная..."
Плачь, поэт святой Руси!
А от края и до края
та же неба плещет синь.
Перезвоном тихим, нежным
отдалённый благовест.
Под покровом белоснежным
позолотой - в небо - крест.
Провинция, провинция…
***
Провинция, провинция
С ромашковой околицей,
Берёзкой над криницею,
Да песенным раздольюшком.
Деревня – это личное!
С соседкой бабой Валею,
И в кружеве наличников
Цветущею геранию.
Сидят впригляд за внуками
И спорят о политике
Два деда с самокрутками
На лавке за калиткою.
Рубашки побелевшие
От солнышка покосного
И руки, изболевшие
От жилочек – до косточек.
И баба Валя ойкает,
Гремя в печи ухватами,
Всю жизнь на ферме с дойкою,
Всю жизнь ходила в ватниках.
Но выйдет в круг с частушками,
Чуть пригубив наливочки,
- Эх, ноженьки, натружены,
Какие вы счастливые!
Гуляй, моя провинция,
Пляши, моя Заречная,
Я здесь не заграничная,
Я русская, запечная!
Эх, с охами, да вздохами
С утра до ночи крутишься,
Как жизнь то нас мудохает,
А мы в ответ ей – кукишем! –
Провинция, провинция…
Ромашки за околицей…
Берёзка над криницею…
Баб Валино раздольюшко!
Поле русское, поле дикое…
***
Поле русское, поле дикое
заросло травой
выше пояса,
по росе коса здесь не вжикает -
ни мужичьего духа, ни голоса.
Поле буйное, разнотравное.
Эх, духмяное, эх, медовое...
Где вы левые, где вы правые?
Али ноженьки ваши пудовые?
Крикнет во поле мать-Россиюшка -
возвращается эхо стократное,
да заплачет дождём небо синее.
Обессилела силушка ратная.
Обессилела, задурманилась,
аки сорной травой-повиликою.
За рассветами, за туманами
понапрасну Русь-Матушка кликает.
Серп блеснёт в руках намозоленных.
Русь повесит пучок над иконами,
чтобы отчее поле раздольное
по молитвам её детям вспомнилось.
Поле русское, поле дикое...
Я прорасту сквозь призрачный рассвет…
***
Я прорасту сквозь призрачный рассвет
цветком с глазами неизбывной грусти.
Я всё-таки, наверное, поэт…
От вас не скрою – откровенно русский.
Сейчас уже не скажешь – от сохи.
Не та Россия, времена иные.
Но от резных наличников – стихи,
где кружевами – маки полевые.
Где пахнет мятой охлаждённый чай,
и скручено в валки сухое сено.
Где взгляд – на взгляд, как будто - невзначай,
девчонки робкой – чудное мгновенье…
Где чистота хрустальных родников
с целебною, намоленной водицей,
и где у деревенских стариков
открытые, доверчивые лица.
Я в лад с душой спою святую Русь.
Прощальным звоном взмою в поднебесье,
дождём над русским полюшком прольюсь,
и прорасту однажды новой песней.
Русь моя, в истоптанных шанхайках...
***
"От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей
Человек проходит как хозяин Необъятной Родины своей"
В.И. Лебедев-Кумач
***
Русь моя, в истоптанных шанхайках,
с полосатой сумкой неподъёмной
с непонятной надписью китайской,
ждёшь ты снова поезд на перроне.
А вокруг шныряют "помогайки".
Выучили: "Дёсево, мадама!"
Здесь проводят, встретят на "китайке"...
Ты платок сменила на банданы.
Стала ты челночною торговкой.
Голос твой прокурен и простужен.
Ты давно рожаешь полукровок,
что в шанхайках бегают по лужам.
Русь моя...
Болит!
А вслух не скажешь...
Родину, как мать не выбирают.
Не хочу, чтоб ты была продажной
"от Москвы до самых - до окраин".
Русь моя...
Едва видна проезжая дорога...
***
Едва видна проезжая дорога.
Восстановить? Без надобы, и лень.
Растёт на опустевших огородах
чертополох забытых деревень.
Сорвать цветок и в мыслях не потянет.
Не для букетов пышных красота.
Колючий, как занозистая память
у основанья сгнившего креста,
он кажется таинственным и древним.
Таблички нет. Остался только гвоздь.
И не понять, где кончилась деревня,
где начался безжизненный погост...
От шагов, за ветхою подкладкой...
***
От шагов, за ветхою подкладкой
звякают советские копейки.
Ходит-бродит память по ограде
в чёрном пиджаке и телогрейке.
Справится с хозяйством немудрёным,
сядет на потёртое крылечко
память с бабьим именем Матрёна.
А на левой - вдовие колечко...
Покупали в городе с Егором
те, что по цене не дорогие.
Жили-были в радости и горе -
два кольца... Одно уже в могиле.
Схоронила лет тому пятнадцать,
и одна тихонечко стареет.
С пиджаком не хочет расставаться.
Говорит: в Егоровом - теплее.
Не те россияне, что рвут кадыки...
***
Не те россияне, что рвут кадыки
на митингах хрипом вороньим,
а после погреться бегут в кабаки,
мечтая о царской короне.
И плачут о Кобе, забыв о костях,
которыми север мостили.
Они до сих пор под ногами хрустят -
невинные дети России.
Не те россияне, что дуют в дуду,
не видя клейма заграницы,
а сами готовы накаркать беду
тому, кто в друзья не годится.
Не им открывают свою красоту
хлебов золотые колосья...
Бежит через поле навстречу отцу
Россиюшка - русые косы.
И чистое небо смеётся в глазах.
Былинка... Какие в ней силы?
Но если подступит однажды гроза,
с молитвой восстанет Россия!
Здравствуй, русское застолье...
***
Здравствуй, русское застолье!
Разносолы не чета
кабакам Первопрестольной!
Кто сказал: мы - нищета?!
С первачом графинчик важный
посерёдке, будто царь.
Гнал его не на продажу
Гришка - местный дед Щукарь.
Кличут так за прибаутки,
за кухарство в сенокос.
Не молчит он ни минутки:
"Наливайте за колхоз!
За покойничка - по первой,
а вторую - за меня!
До сих пор в колхозы верим.
Эх, робяты, вот жизня...".
Подцепил пластину сала:
"Где там чашка холодца?
Ешьте гости до отвала!
Нам не воду пить с лица."
Огурцы пошли со хрустом,
следом грузди. Не зевай!
Позабыли вмиг о грустном.
"Ну-ка, Марья, запевай!"
Подхватили песню бабы,
и притихли мужики...
Эвон, как выходит складно
про деревню у реки!
А с плиты несут картошку -
нашкворчилась, заждалась!
"Дед Щукарь, бери гармошку!
Хватит крыть ядрёну власть!"
Задробили вперемешку,
подбоченились! "Эх, ма!
Сыпь частушки-пересмешки,
Пелагеюшка - кума!",-
и вприсядку кум с размаху
уловчился в круг влететь.
На груди рванул рубаху,
и давай ответно петь!
Зазвенела в лад посуда.
Разобьётся - не беда!
На земле живём покуда,
остальное-ерунда!
Пляшет русская деревня.
Не судите мужиков!
Пусть они в колхозы верят,
им без веры нелегко.
Погуляют и за лямку.
Ждёт подруженька -соха!
Жизнь от мамки и до ямки,
а деревня - на века!
За стёклами окон, очков, стеклотары...
***
За стёклами окон, очков, стеклотары
смеётся и плачет, стоит и идёт,
бренчит на расстроенной хриплой гитаре,
живёт, умирает привычный народ.
В стране, где двойные мораль и стандарты
для ваших и наших, для этих и тех,
где пятая масть и краплёные карты,
имеют двуличные люди успех,
мне выпало жить... Не тянула я жребий.
Я плотью от плоти - российских корней.
Пусть смыта Витимом, исчезла деревня.
Но горы всё те же и небо над ней.
Смотрю на вершины, что видела в детстве.
Угрюмые думы уносит река.
Остаться бы здесь недопетою песней
вот так же, как скалы вдали - на века.
И пусть кто-то смотрит сквозь мутные призмы...
Подросток-берёза наденет стихарь,
и россыпь брусники для беличьей тризны
заменит бродягам случайным - сухарь.
Живу невпопад...
***
Живу невпопад... На бегу спотыкаясь,
хочу оглянуться, да времени нет.
Ко лбу - троеперстье, публично не каясь,
заранее зная вопрос и ответ.
Опять листопадом прихлынула осень.
Куда же ты лето? Немного постой!
Есенинской грустью - сосущая просинь...
Я в русской деревне прошусь на постой.
Устала скитаться. В дырявом овине
охапку душистую бросьте в углу.
Я, как пред Крестом, перед Русью - невинна.
Люблю тебя, Мамка! Всем сердцем люблю...
На каждую деревню свой чудак...
***
На каждую деревню свой чудак.
Без чудака деревня - не деревня.
По-чудному работает, "не так",
а результат - селу на удивленье.
Обрядит кружевом резным он дом,
диковинное выточит крылечко,
да завершит крылатым всё коньком.
Он - не Емеля сказочный на печке.
Строгает, пилит, режет для красы.
Чудит!
Какая точность в русском слове.
Живёт чудак,
и чудо
на Руси
деревни русской - крепкая основа.
На опечаленных равнинах стернина с грязью пополам…
***
На опечаленных равнинах
стернина с грязью пополам.
Повтором к песне журавлиной
звонят в селе колокола.
Спешат к заутрене старушки,
из грязи тянут башмаки,
и в жестяной церковной кружке
звенят всё глуше медяки.
Они помянут близких, дальних
под крик прощальный журавлей,
а снег торжественно-печальный
укроет месиво полей,
и белым саваном он ляжет
на деревенские дома...
И та, что первой выйдет, скажет:
"Ну, слава Господу! Зима!"
Остановись, мгновенье, не спеши...
***
Остановись, мгновенье, не спеши.
Мне по душе вот это захолустье,
где тишина, не видно ни души,
но, как в былине, веет духом русским.
Хлебами пахнет, что стоят в печи
и молоком от дремлющей коровы,
и дёгтем тем, что чистят кирзачи,
и мажут заржавевшие засовы.
Горчащею полынью на губах,
ошкуренными брёвнами для сруба,
горячим потом сброшенных рубах -
нехитрой прозой деревенских будней.
Остановись, мгновенье, не спеши.
Как хороша российская глубинка,
здесь тишина, не видно ни души,
и веет духом древности былинной.
Я лишняя на свадебном пиру...
***
Я лишняя на свадебном пиру,
Я лишняя средь избранных собраний,
Хотя монашкой вроде не слыву,
Я не отшельник, я – бродяга – странник.
Мне светит месяц в полночной тиши,
Такой же неприкаянный бродяга.
Порой наплачусь с ним я от души,
Порой от злости обзову дворнягой,
И зашагаю по дороге прочь,
Сверну на пыльный, узенький просёлок,
А он догонит и осветит ночь,
И мы пойдём с ним странничать по сёлам.
И вот однажды на исходе сил
Мы забредём в российскую глубинку,
И месяц, что весь мир исколесил,
Замрёт, услышав песню про рябинку.
Повеет неизбывною тоской,
Родным до боли, что зовётся – Русью.
И там над тихой русскою рекой
Я поселюсь, чтоб вновь родиться русской!
Фотография Игоря Симонова
