А вот этот материал относится и к моей теме.Ибо многие из списка были депортированы в Иркутск.И дела рассматривались там. Алина Белевич Юлия Шваненберг Тайна «Дачи Лунного короля» 80–е годы иркутские газеты «Восточно–Сибирская правда», «Советская молодежь» пролили свет на многие белые пятна истории, в том числе важное место в подобных публикациях занимала тема репрессий. Обычно с понятием «репрессии» связаны времена сталинского террора. Однако оказывается, что репрессии были в разные времена. Это хорошо видно на примере поселка Пивовариха, расположенного под Иркутском. История этого поселка была открыта общественности в 80–е годы. Итак, начало событий, связанных с Пивоварихой, надо искать в 1864 году. Подавлено Польское национальное восстание. Один из обвиняемых в пропаганде революционных идей приговорен к смертной казни, которую позже все же заменяют 20–летней ссылкой. Его имя Юзеф Огрызко. Ссылку он провел в небольшом селе Новоямское (ныне Пивовариха). Там построил себе дом, который позднее назвали «Дачей Лунного короля». Все дело было в том, что еще до ссылки Юзеф частично потерял зрение, однако не получил разрешение на визит к врачу. Болезнь стала прогрессировать. В итоге один глаз совершенно ослеп, второй перестал воспринимать солнечный свет, поэтому этот человек стал живой легендой, которого можно встретить лишь после заката солнца... Ссылка Юзефа закончилась, но история «Дачи Лунного короля» только начиналась. Спустя некоторое время дачу купил другой поляк — Алексей Анатольевич Локузиевский, который являлся активным деятелем РСДРП. Домик стал убежищем подпольных революционеров, ведущих свою деятельность против царского режима. Прошло время. Царь остался за далеким горизонтом прошлого. Дача стала собственностью НКВД. Красивое место с красивым названием обтянули колючей проволокой и сделали недоступным для простых смертных. Работники сталинской инквизиции развлекались в этом, совсем не похожем на приют для веселья, месте, в километре от которого расстреливали невинных людей... Так что «Дача Лунного короля» с понятием «репрессии» (от латинского «пресечение», «мера наказания») связана давно. Создается ощущение, что это место забыто Богом: слишком много кровопролития и беспредела там произошло. До 1937 года, пока репрессии не стали носить массовый характер, группы расстрелянных людей хоронили на действующих городских кладбищах. Захоранивали кладбищенские сторожа или специальные похоронные команды. Это подтверждается служебными записками НКВД. По архивным данным в Иркутске имеется около 13 таких мест. С 1937 года количество расстрелянных резко возросло, поэтому для захоронения жертв органы НКВД стали использовать свои земли. Одним из таких мест стала Пивовариха. Использование своей земли к тому же освобождало от необходимости вести дополнительную документацию по оформлению земельных отводов в органах власти. В 30–е годы поселки Пивовариха и Дзержинск вошли в совхоз имени 1 мая, который принадлежал Иркутскому НКВД. Рядом с совхозом находилась таинственная спецзона, на которую никого не пускали. Да при сталинской дисциплине ни у кого и не возникало желания подходить к мистическому месту. Несмотря ни на что, спецзона строго охранялась. В ходе начатых в сентябре 1989 года раскопок было обнаружено 3 рва–накопителя. Рвы имеют неправильную форму и расположены компактно в 20–30 метрах друг от друга. Предположительно глубина рвов 4,5-5 метров. Длина 19–15 метров. Они имеют воронкообразное дно. Позднее, в 1992 году, председателем Ассоциации жертв политических репрессий в 50 метрах от этих рвов был обнаружен ров №4. В нем, помимо человеческих останков, были найдены фрагменты старой одежды, посуды, фарфоровые кружки, очки, мыльницы, деревянные курительные трубки, портмоне, зубные щетки. Также найдены пустые гильзы, монеты, обрывки старых газет. Именно по датам выпуска газет было точно установлено время захоронений. В ходе раскопок из рва–накопителя №1 были извлечены останки 304 человек. Черепа имели следы пулевых ранений, а также раздробления лицевых костей. Это свидетельствует о том, что людей жестоко избивали на допросах. В уголовном деле, возбужденном иркутской областной прокуратурой, имеется ряд свидетельских показаний, позволяющих воссоздать картину тех лет более точно. В ходе нашего журналистского расследования мы знакомились с некоторыми из них в архиве ФСБ. Вот строки одного из них: «В НКВД был подвал, стены которого были обшиты железом, а на полу были насыпаны опилки. В этот подвал ночью или рано утром приводили людей, там их расстреливали. Расстрелы производил мужчина, вооруженный маленьким пистолетом. Он вызывал людей по списку, приказывал встать на колени и производил выстрел в мозжечок. Во время расстрелов во дворе находился трактор с включенным двигателем. Тела расстрелянных отвозили в совхоз «1 мая». А вот показания одного местного жителя: «Я во время работы по вспашке лично видел, как ночью в сторону этого места, где нашли массовые захоронения, в осинник направлялись две автомашины марки «ЗИЛ», крытые брезентом. Это было на моих глазах в течение двух ночей. Обе машины шли друг за другом без сопровождения... Ямы копали сами жертвы. Местными жителями была найдена шапка с запиской одного арестованного (волей судьбы он сам был местным жителем), в которой он сообщил, что их возят на копку могил. Позже его самого расстреляли. По предварительному анализу в этом месте погребено более 5 тысяч наших земляков. Весной 1991 г. на основании показаний старого работника НКВД в г. Киренске в двухэтажном здании бывшего здания ВО НКВД по улице Советская, 46, были проведены расчистные работы. В результате чего были обнаружены останки 83–х человек — жертв политических репрессий конца 30–х годов. Останки лежали в два слоя под полутораметровым слоем гальки. Среди погребенных было две женщины. Благодаря специфическим климатическим условиям, хорошо сохранились одежда и обувь погибших. В кармане одного из убитых была найдена квитанция об уплате налога на имя жителя д. Карам Афанасия Налунина. Это послужило зацепкой для восстановления имен остальных жертв. Налунин и еще 25 человек были приговорены к расстрелу постановлением «тройки» УНКВД И.О. №30 15.05.38 г. Однако в Иркутск они доставлены не были, а были расстреляны местными органами НКВД. Впоследствии были установлены и фамилии других жертв. По найденному в могильнике обрывку газеты, датированной 5 июня 1938 г, можно судить и о примерной дате расстрела. Как уже отмечалось выше, из–за трудностей транспортировки арестованных в Иркутск в северных районах расстрелы совершались на месте. Вероятнее всего, это была единовременная акция — всех людей уничтожили в течение двух, трех суток. Почти все были убиты ударами в затылок или лицевую часть черепа, лишь на некоторых телах имелись следы штыковых ранений. Трудно даже представить, какую мучительную смерть пришлось принять этим людям. Все жертвы были перезахоронены в братской могиле на городском кладбище. В 1991 г. обществом «Мемориал» была организована комплексная экспедиция, целью которой было обнаружение места расстрела жертв репрессий на острове Дубровский на реке Лена. По сведениям местных жителей, летом 1938 г. к этому острову причалила баржа с арестованными в северных районах области людьми, после чего их отвели вглубь острова и расстреляли. Было сломано множество судеб. Примером может послужить история жителей одного села Иркутской области — Шаманово. В 1937 году одна треть села Шаманово была репрессирована. Домой вернулись лишь 11 человек, остальные были расстреляны. Огромные семьи (в которых было по 5–6 детей) остались без кормильцев и без имущества, нажитого в течение всей жизни. Все они имели обычное для деревенского человека хозяйство: 4 коровы, 5 коз, птица... В ходе расследования мы познакомились с архивами следственных дел осужденных и расстрелянных под грифом «совершенно секретно». Запрос в ФСБ был сделан на четыре дела Вотяковых: Федора Васильевича, Михаила Владимировича, Николая Михайловича и Петра Васильевича. Эти лица долго числились без вести пропавшими. Общее впечатление от просмотра документов НКВД того времени — неизгладимо. На делах — отпечатки пальцев, засаленные уголки пожелтевших бумаг, чернильные кляксы от слез. Не мудрено: человек, подписывающий сам себе смертный приговор, не мог сдержать горечи. «Видел, читал, в чем и подписываюсь...», — под этими словами стоят подписи и отпечатки пальцев обвиняемых. Похоже, это все, что от них требовалось. Из анкет арестованных стало известно, что все они «сыны кулаков» — это послужило первой причиной их ареста. «Кулаки» вели собственное хозяйство, в основном прокармливая многодетную семью. Забирая отца семейства среди ночи, «стражи закона» уводили весь скот. Дети оставались голодными сиротами. Все так называемые враги народа считались участниками нелепых, придуманных кем–то повстанческих организаций, якобы занимавшихся контрреволюционной деятельностью против Советской власти. Ни в чем не повинным, в данном случае Вотяковым, уроженцам села Шаманово, приписали агитацию против той же власти и вербовку новых лиц в организацию. Можно подумать, что вот так, всем селом, дни и ночи напролет, они проводили время на своих подпольных собраниях. И когда только работали: пахали, сеяли, косили? Что еще бросается в глаза — это повальная безграмотность. Речь идет не о крестьянах, а о самих судьях НКВД. Это ясно видно из протоколов допросов. Грамматические ошибки встречаются по всем текстам. Проанализировав дела, мы вывели кое–какие закономерности. Первое. День ареста — это обязательно день рождения человека или близкий к этой дате день. Что–то вроде зловещего подарка. Второе. Есть явная путаница с фактами. В то время, как в одном документе указывается на членство в партии, в другом говорится о беспартийности этого же человека. Третье. В ходе работы мы обнаружили то, что на допросах осужденные подвергались избиению. На первом допросе арестант ведет себя более естественно, чем на втором, где он признается в запирательстве, лживых показаниях, называет своих «коллег» по контрреволюционной деятельности и признает свою вину. Следует обратить внимание на штампованные фразы в протоколах допросов разных лиц. При всем желании арестанты не могли говорить одинаковыми предложениями, слово в слово. Существует догадка, что судьи просто переписывали шаблон текста. Эта догадка у нас перешла в уверенность. Невольно возникает вопрос: где же подлинные подписи и правдивые показания? Четвертая характерная особенность следственных дел: ведущие допросы лица не имеют ни имен, ни отчеств. Документы ограничиваются лишь фамилией и занимаемой должностью (в скобках): например, оперуполномоченный или секретарь Госбезопасности. Реальны эти люди или лишь персонажи? В то время каждое случайное слово могли истолковать как попытку свергнуть советскую власть. Недаром существовала поговорка «болтун — находка для шпиона». Например, после смерти С. Кирова человека приговорили к десяти годам лишения свободы лишь за слова: «Одним большевиком стало меньше». А ведь действительно, стало одним большевиком меньше, и неважно, с каким смыслом это было сказано. Какой же злой рок повис над селом Шаманово? Жестокость и кровопролитие стерли его с лица земли. Всего же по статистике в Советском Союзе в 30–40–х годах репрессиям подверглись около 20 миллионов человек. За что? Вопрос остается без ответа. История тайных захоронений в Иркутске на этом не закончена. Имеются данные о других местах — в районе Рабочего предместья, по Александровскому тракту. Они ждут исследования.
Поминки на «Даче Лунного короля» Александр Васильевич Морозов мне позвонил во второй раз. Я ждал этого звонка. Ждал потому, что этот человек был свидетелем таких событий, которые скрывались от нас десятилетиями. За свои 82 года он прожил очень непростую жизнь. Но интересовал меня он как бывший шофер Иркутского военного трибунала. Я пришел к нему в назначенное время и включил диктофон. «Наша контора располагалась во дворе управления Восточно–Сибирской железной дороги в одноэтажном каменном доме. Шел 1937 год. Я после действительной военной службы работал шофером в управлении дороги на дежурной машине ГАЗ–А. Однажды меня вызвали к начальству. В кабинете сидел незнакомый мне человек в военной форме. Я еще не успел сообразить, какого же он звания — четыре шпалы. Видно, важный тип. Говорит — приказывает: «Будешь работать у нас!» Я понял: возражать бесполезно, мою судьбу решили без меня. Только спустя несколько дней узнал, с кем имею дело, с самим Китиным, председателем Иркутского военного трибунала. Мне дали такой же «газик» с тентом. На всю жизнь запомнился его номер: 05–38. Да и как не запомнить, ведь и телефон в моей квартире был с таким же номером. Возил и Китина в основном на 6–ю Красноармейскую, в управление НКВД. Там проходили выездные заседания областной коллегии военного трибунала. Привез начальника — уезжай. Раньше здесь столько машин не стояло, как сейчас. Тогда все было продумано. Заезжал «воронок» в ворота внутренней тюрьмы с 6–ой Красноармейской, а уходил в другие ворота на соседнюю улицу. Много пишут сегодня о «Зоне скорби», о захоронениях в Пивоварихе. И мы, свидетели того времени, убеждены, что жертвы эти были не последними. По моим наблюдениям, расстреливали не только в районе Пивоварихи. Я возил Китина много раз на 11–й километр Якутского тракта. Догадывался, конечно, о целях его систематических визитов в лес. Но личное любопытство не давало покоя. В одну из очередных поездок председатель трибунала привычно скомандовал остановиться и ждать на дороге. Китин направился в сторону леса. Как только он скрылся в зарослях, я последовал за ним. Извилистая тропа вывела меня на опушку, открылась поляна... Помня о запрете Китина покидать машину, я невольно сошел с тропы и скрылся в кустарнике. Сквозь листву рассматривал небольшое бетонное строение, воздвигнутое, казалось бы, нелепо, без надобности. Но ведь стену для чего–то построили? В мозгах стукнуло: «Шептунов ставили к стенке и расстреливали...» Стенка?! Неужели та самая «стенка», у которой обрывается жизнь человека? Мое оцепенение прервали шаги на тропе. Китин возвращался к машине. — Ты был там? — Как молотом опустились на меня эти слова. — Был, — не произнес, а скорее прохрипел. Весь обратный путь к городу Китин молчал, вперив взгляд в лобовое стекло. В те годы по 6–ой Красноармейской не гуляли так свободно, как бродят по улице Литвинова сегодня. В специальных нишах здания управления НКВД дежурили часовые с полным вооружением. Иркутяне обходили этот квартал: от греха подальше. Ботанический магазин за 5–ой Красноармейской для меня и сегодня остается загадкой. Зачем он нужен был Китину? Но я частенько его подвозил туда, и он часами там пропадал. В военном трибунале я проработал шофером больше года. За это время только один раз был привлечен к необычному для меня делу. Мне поручили подвозить гостей на «поминки» на «Дачу Лунного короля». Так сегодня называют место, где справляли свое кровавое дело сталинские опричники. В те дни в Иркутске проходила выездная сессия военного трибунала. Завершение работы члены военного трибунала решили отметить там, где оставили свой кровавый след. Ранним утром мой «газик» уже стоял вблизи управления, у гостиницы, которая находилась на месте нынешнего стационара для военных пенсионеров. В машины сели люди не рядовые, важные москвичи, с ромбами в воротниках. Кортеж машин свернул с дороги вправо, не доезжая Пивоварихи. Ехали лесной дорогой до таежного ключа. На поляне были накрыты скатерти: поросятина, гусятина, напитки, охлажденное пиво. Только четверых водителей оставили здесь, остальных отправили в город. Гуляли долго, нас сторонились, сохраняли секретность. Допивать поехали к заместителю начальника управления в Иркутск на улицу Володарского.» Я боялся прерывать воспоминания Александра Васильевича Морозова, понимая, что он впервые нарушает обет молчания... А.В. Морозов убежден: «События в Пивоварихе и на 11–м километре — только прелюдия. На моих глазах велось форсированное строительство внутренней тюрьмы НКВД и в это же время монтаж гвоздильного завода на улице Урицкого. По всему было видно: разворачивался кровавый конвейер репрессивной машины. Вероятно, гвоздильный завод потребовался рядом с одиночным корпусом тюрьмы для заглушения казней. Прошли десятилетия, мы, свидетели тех лет, состарились. Но не дает покоя память. Несут меня ноги на улицу Урицкого во двор фабрики. Смотрю на станки гвоздильного завода, брошенные здесь за ненадобностью. В том же виде и «ворота в ад», и узкий проезд на соседнюю улицу. Все, как в прежние времена. Только не играют они уже прежней роли, и не дай Бог, чтобы повторили звон гвоздильные автоматы. Своего начальника Китина частенько возил к одиночному корпусу тюрьмы, построенной за Ушаковкой. Я догадывался, что сидят там и ждут своей судьбы многие из тех, кого хорошо знал и не верил, что они «враги народа»... От редакции: Подобные воспоминания очевидцев трагического прошлого нашего города особенно ценны. Просим откликнуться и тех, кто знает и другие подробности, относящиеся к периоду репрессий. Многих читателей интересует вопрос: «Почему во рвах–накопителях поверх жертв набросана верхняя одежда, другие тряпки? Может быть, палачи использовали ветошь, чтобы стереть и скрыть следы своих злодеяний?» Рудольф Берестенев. ст. преподаватель ИГУ, «Восточно–Сибирская правда», 1989 г. http://www.slovo.isu.ru/ud/tajna.htm
