Иной по ровному месту, может, весь свой век пройдет, а так силы своей и не узнает. А как случится ему на гору подняться, тогда и поймет, что он сделать сможет.
П. Бажов
Все началось с тропы
Оленья тропа уходит в небо. Насторожились каменные исполины. Холодное солнце блестит на их лысинах — верхушки гор oтполированы, как кегельные шары. А тракторы подминают олений мох, расшвыривают камни. Железо и камень сражаются за каждый метр.
Рваные тучи убегают на север, где в пепельно-серой дымке маячат угрюмые утесы сурового Кодара.
Шум машин вспугивает тишину, и она хоронится в мрачных каньонах. Бородатые, насквозь прозябшие люди кричат осипшими голосами. Пугливое эхо мечется по распадкам, бьется о каменные груди исполинов, перезвоном гаснет в ущельях. Нехотя просыпаются насупившиеся громады.
В Чарскую долину пришел человек. Затрепетали под ветром брезентовые палатки. Назвали люди поселок — Наменга.
Это было в пятидесятых годах. Так начиналась жизнь первооткрывателей, тех, кто обнаружил в горах Удокана медные залежи. Почти десять лет минуло с тех пор.
Школьные звонки
И сегодня сердито клокочет ручей Шумный. Такой же норовистый, несмирившийся, как и десять лет назад. Пилит и пилит скалы, кропит берега ледяными брызгами. И все время прислушивается. К шуму моторов, к разноголосой жизни, что утверждается на его берегах. Историей стал палаточный городок, на месте времянок встают настоящие городские дома.
Звенят по утрам школьные звонки, и шумная детвора заполняет гулкие классы. Ладит нарты хирург Василий Филатов — в далеком эвенкийском стойбище заболел каюр. Раздумчиво дымит шкиперской трубкой маркшейдер Серафим Рябов, определяя границы новой штольни.
Теперь до Наменги от Читы — рукой подать. Геологи-новички откровенно завидуют тем, кто здесь пробивал первую тропу. Завидуют Елизавете Ивановне Буровой. Это ее молоток впервые тренькнул, ударившись о медную руду. Завидуют и с сыновней теплотой говорят о ней: «Хозяйка медной горы». Человеком-легендой стал для них Леонид Васильевич Пивоваров. Это его колонна штурмовала на тракторах олень» тропы.
Какое тепло излучают глаза ребят, когда говорят они о делах старших, пришедших сюда чуть раньше, сделавших чуть больше! И как застенчивы ребята, стоит заговорить о них самих, о тех делах, которые через годы тоже станут легендами! И невольно подумалось: видимо, героика будней не носит пышных нарядов, она прозаична и повседневна, а каждый день в новом платье не ходят.
Стихи в рюкзаке
Забытье было сладким, обволакивающим. Перед глазами плыли видения, одно другого пленительней. Белокипенный яблоневый сад... Гул пчел и горьковатый дым самовара... Ступни щекочет парное море. Песок так и манит растянуться на пляже... Валентин Кривенко склоняет голову на валун. Юрий Сиротин сильно встряхивает его.
— Валь, не спи! Слышишь?
Валентин поднимает свинцовые веки. Сильно шумит в голове. Он стряхивает с себя забытье и смотрит на Юрия. Впалые глаза, поросшие щетиной щеки друга возвращают в явь.
Завивается в спирали ветер, бесится, сечет ледяной крупой. В холодной дымке маячит угрюмый Кодар. Столько дней в пути, а он, проклятый, все рядом, будто в провожатые нанялся. По всем расчетам пора уже выйти к базе. А перевалят один хребет, и частоколом встают все новые и новые. Кончились продукты. Все было рассчитано, а вот поди ж ты! Они часто отдыхали, а подниматься становилось все трудней. Вчера чуть не сорвался в каньон Юрий. Перекинули через ущелье лиственницу. Валька с первого броска закрепил веревку. Якорь, казалось, намертво зацепился за валун. Юрка пошел — и вдруг веревка провисла, поползла назад. Юрка, потеряв опору, качнулся, взмахнул руками. Секунда промедления — тогда бы... Валька, не раздумывая, шагнул. Рука вцепилась в куртку Юрия... Отдышались, взглянули вниз... стало жутко.
...Кривенко снова встряхивает головой. Окончательно приходит в себя, тормошит начинающего дремать Юрия. Только бы не заснуть. Нет, он не верит в худшее. Они с Юркой не неженки, повидали всякое, они ребята из Норильска, а это тебе не курорт у теплого моря. Вот пройдет ночь — и завтра снова в путь. Ведь они не с пустыми руками возвращаются — обнаружены новые выходы руды. Вот обрадуется главный геолог Эдик. Валентин ловит себя на мысли: почему он главного называет так фамильярно? И тут же успокаивается: уважительно просто, а не фамильярно. Эдуард Гринталь — их вожак и учитель. Лет чуть больше, а опыта — на пятерых. Улыбчивый, душевный парень, он, наверное, сейчас не спит.
Юрий будто подслушал его мысли:
— Не спят, наверное, в поселке...
— Переполошили всех, — Юрка придвигается вплотную к Валентину и сухими губами шепчет в ухо:
— А ты знаешь, что Эдик пишет стихи?
— Первый раз слышу.
— Хочешь прочту?
— Только с выражением.
Юрка откашливается, прикрывается ладонью от сквозняка и хрипло читает:
Не сюда ль, где нынче только скалы,
Злой мороз да горных ветров свист,
В будущем приедет на гастроли
Минимум заслуженный артист!
Смотрят холодные звезды на ребят. Даже взбалмошный ветер прислушивается:
И не здесь ли, возле этой Чары,
Где сегодня лишь твои следы,
Улицы пролягут и бульвары,
Зацветут сады!
Только б не заснуть! Только б не заснуть!.. Надо говорить, читать стихи, смеяться, мечтать. А ночь длинная, темная, пугающая, коварная ночь. Убаюкивает свистом ветра, усыпляет шумом ручьев. Устал трудяга-ветер всю ночь разносить по округе стихи, смирился и уже не швыряет пригоршнями ледяную крупу в лицо тем, кого не смог побороть.
Серенький рассвет оглядел горы. Не порадовал солнцем, но подарил надежду. Два упрямых человека брели к базе. Они не сбросили с немеющих плеч тяжелые рюкзаки. Там были пробы.
...Поселок не спал несколько ночей. Эдуард в эти дни не писал новых стихов. Он организовывал поиски.
Валентин и Юрий дошли до базы и принесли с собой его стихи.
О чем умолчал Володя
Кричать в горах опасно. Спрессованные в тысячетонные глыбы снежные лавины иногда держатся на волоске. Крикнешь во всю силу, да раскатистое эхо прокричит по ущельям — недалеко и до беды. Кто видел снежные обвалы, тот знает их всесокрушающую мощь. Лавина, такая ленивая на вид, срывается с места мгновенно, ее ускорение нарастает бешено, и не доведись оказаться на ее пути. Слепая, яростная, она не щадит никого и ничего. Корежа и ломая все, она с жутким уханьем врывается в долину и за секунды уничтожает то, что строилось годами.
В этот день беда нагрянула неожиданно. Не эхо стронуло чудовище с места. В первую декаду мая неожиданно щедрым оказалось солнце. На крутых склонах громоздились снежные дюны. Вроде бы мирно дремали на солнце.
И в это утро... Лавина вздрогнула, и по ее поверхности пробежала рябь. Будто изготовившись к прыжку, она передернулась и ураганом полетела вниз, прямо на первую штольню.
Люди выскакивали из домов — лавина пошла вниз со страшным грохотом. Удар был жестоким и сильным.
Секунда — и не стало компрессорной. Засыпало все помещения.
Не так уж много народу в поселке, почти все друг друга знают в лицо. Никто не сказал ни слова. Случилось это в воскресенье. Молча брали в руки лопаты. Все, кто был свободен.
Снег, снег, снег. От него рябит в глазах, немеют руки. Кажется, весь мир состоит из этой белой каши. Фыркают бульдозеры, зарываясь по самый радиатор в снежные барханы, крутят длинными шеями экскаваторы, поблескивают на солнце лопаты.
Час, три, пять, десять... И никто не уходит. Хоть и устали, хоть и плывут цветные круги перед глазами.
Показался остов компрессорной. Еще быстрее замелькали лопаты. Участилось дыхание людей. Стена за стеной появляется из-под снега. Изуродованные, смятые всесокрушающей лавиной.
Владимир Коновалов, бригадир горнопроходчиков, откидывает со лба мокрую прядь. Хозяйским взглядом охватывает поле боя. Да, поработать придется. Негоже, совсем негоже, если замрет штольня. Володя идет к начальству. У него есть соображения — как быстрее все восстановить. Только б не выдала предательская испарина (грипп, будь он неладен!), а бюллетень он спрятал надежно.
Человек, который остался с ними
Он бы мог и не ходить. Это было сверх его служебных обязанностей. И никто не упрекнул бы начальника отдела труда Ореста Бизяева. Сиди себе в своей конторке и жди, когда к тебе придут. Но не только служебными параграфами мерил Орест свою жизнь. Он сам пошел в отдаленную партию. Он сам хотел рассказать ребятам о том, что еще предстоит им сделать, поскольку наработали они за прошедший месяц. Он провел вечер у ребят и домой возвращался с легким сердцем.
Еще не опробованы все дороги, которыми ходят по Удокану. Горы есть горы, и всякое в них может случиться. В сухое время эту речушку курица вброд перейдет. А сейчас река бушевала угрожающе и свирепо. Орест шел вместе со Шваловым. Они посовещались — не ночевать же в горах? — и решили переходить реку.
Орест пошел впереди. Поток валил с ног, норовил опрокинуть и закружить. Разлапистые ветки лиственницы были совсем близко. Только дотянись до них — и считай себя на берегу. Орест подтянулся и уцепился за колкую ветку. И вдруг она хрустнула, надломилась... Какой-то камень ударил по ногам, опрокинул
навзничь, и течение, не давая опомниться, закрутило, понесло. Крик Ореста потонул в грохоте воды. Швалов тоже упал и начал отчаянно выгребать к берегу. Поднялся на ноги и закричал.
«...ест!», «...ест! » — откликалось эхо. Ореста нигде не было. Швалов хотел бежать вдоль берега, по течению, но стланик был непроходим, словно джунгли.
Он лез в чащобу, рвал ее руками, но не мог продвинуться и на метр. От бессилия хотелось плакать. Где-то там, в кромешной тьме, погибал его товарищ, и он ничем не мог помочь. Безответное эхо возвращалось к Швалову, и от этого становилось страшно. Парень побежал в поселок и привел людей. Всю ночь мерцали фонари над водой. И только поутру нашли Ореста Бизяева. В пяти километрах ниже по течению.
...Один оставляет после себя книги, другой песни. Орест оставил людям только вселяющие бодрость слова.
Грохочут подземные взрывы в штольнях, стучат двигатели, буры все глубже уходят в толщу пород. Бывает и тяжело, бывает, что сдают нервы. И тогда голос Ореста подбадривает ребят: «Это вам, наши друзья: геологи и буровики, механизаторы, вам, труженики Удокана, — наша передача. Экспедиции дано почетное право — дать путевку в жизнь новому месторождению, подарить советским людям еще одно сказочное богатство. Так разве не стоит трудиться ради этого, работать так, чтобы страна сказала нам — молодцы!»
И теперь, как и при жизни Ореста Бизяева, этими словами начинаются передачи местного радиоузла. И веселее поют буры в руках, слетает усталость, зорче становятся глаза. Геологи снова склоняются над образцами пород, взрывники бьют новые шурфы, уходят в новый рейс самосвалы. Орест Бизяев живет вместе с ними, живет в их делах.
А тропы зовут...
Природа странно одаряла землю своими богатствами. На Западе словно боялась, что не хватит ей несметных сокровищ, что кого-то обделит. Всего отрезала с оглядкой. А перевалив Урал, поняла, что напрасно скупилась, — в ее кладовых еще остались горы золотые, россыпи алмазные, железные залежи. И за Уралом начала природа разбрасывать свои клады щедро, не по щепотке — пригоршнями, а шагнув за Байкал — целыми охапками. Вздыбила хребты Удокана и Кодара, стиснула их, оставила в горных кряжах несметные богатства. Только ищи, человек.
Медные толщи найдены. А недалеко от Чарской долины нашли уголь. Маршруты геологов становятся длиннее, их тропинки тянутся за отроги угрюмого Кодара. За острые гребни, в холодные каньоны. Наверное, богатую тайну хранит Кодар — вроде бы не пристало богатырю размениваться на мелочи.
Об этом все думы Эдуарда Гринталя. Как быстрее раскрыть тайны седого Кодара? Уже многое известно.
Но это? Эдуард смотрит на каюра. Старый эвенк с достоинством прихлебывает чай. Геолога терзает нетерпение, а собеседник не спешит — не пристало мужчине проглатывать важный разговор.
Это было по весне. Из-под снега показался олений мох. Путь был долгим. Когда самый сильный олень сбил ноги, пришлось устраивать трехдневный привал. Не все вокруг осмотрел — далеко от стоянки не уходил. Конечно, он — каюр — стар, но глаза его еще зоркие. И каких только камней он не видел на своем веку! Но такой встретил впервые. Блестящий, волокнистый, что-то вроде упругого стекла. Нет, каюр понимает, что люди ищут камни, и он прихватил его с собой. Но вот беда: горный поток обокрал его — унес сумку с пищей. И там был камень. Без еды он не пропал, а вот камень... Ему стыдно за свои седые волосы. Выходит, не уберег. А место он помнит. Надо идти два дня прямо на север, а у кривого кедрача повернуть на восход.
Эдуард размышляет долго, внимательно разглядывает карту. Скорей всего — слюда. Это хороший подарок! Эвенк еще долго рассказывает. Гринталь прикидывает по карте: Далековато. Да и поход будет не из легких, примерно туда, где были Кривенко и Сиротин. Досталось тогда ребятам. А не подействовал ли угнетающе на других геологов случай с ними?
Эдуард идет к Виктору Мельниченко. Выбор его не случаен — Виктор близкий друг Юрия и Валентина. Ему, поди, они все рассказали, и он теперь знает, почем фунт лиха. Гринталь находит Виктора в камералке экспедиции. Тот вскидывает глаза на главного геолога, смотрит выжидательно.
— Витя, проветриться не желаешь?
— А куда идти, товарищ главный?
— К Кодару, а может, и за него.
Минутное раздумье. Правильно, так и надо. Эдуард тоже не любит поспешности. Настоящая отвага испытывается днями. Поэтому спешить не нужно. Может, вспомнились Виктору рассказы друзей о коварных ущельях Кодара, о взбалмошных ручьях, о леденяще! ветре на отполированных гольцах. Или приятное тепло своего дома... Виктор еще раз испытующе смотрит на главного и с ударением спрашивает:
— С кем идти?
— Со мной.
— Когда быть готовым, товарищ главный геолог? Эдуард смотрит на хмурое свинцовое небо. Тучи расчесываются о хребты, а самые нахальные из них сползли в долину... Ему тоже надо обдумать. Он ударяет Витьку по плечу и радостно смеется:
— Ну, пусть хоть чуть прояснится.
Люди поднимаются в гору. И узнают свою силу в походе.
А. Виноградов
Рисунок И. Бруни
