ТЫСЯЧЕ ВЕРСТ ОТ УСТЬ-КУТА БАЙКАЛО-АМУРСКАЯ МАГИСТРАЛЬ ПРОРЕЖЕТ КОДАРСКЙЙ ХРЕБЕТ И ВЫЙДЕТ В ПРОСТОРНУЮ КОТЛОВИНУ. ЗДЕСЬ, НА ВЫСОТЕ ТЫСЯЧА МЕТРОВ НАД УРОВНЕМ МОРЯ, ЗАЛЕГАЮТ МЕСТОРОЖДЕНИЯ МЕДИ. МНОГО ЛЕТ К УДОКАНСКИМ КЛАДАМ СТУЧАЛСЯ И . НЕ МОГ ДОСТУЧАТЬСЯ ЧЕЛОВЕК. И ТОЛЬКО БАМУ СУЖДЕНО СНЯТЬ ПЕЧАТИ С СОКРОВИЩНИЦЫ ЗАБАЙКАЛЬСКОГО СЕВЕРА.

Юрий БАЛАКИРЕВ

 Здесь, в Кодаро-Удоканской горной стране, начнется самый северный и труднодоступный участок новой дороги. С высоты орлиного полета хорошо просматриваются слепящие снежные, не тающие летом пики, дикие нагромождения скал, седые песчаные барханы, мережа речек и проток и тайга, тайга, еще не расчлененная долгими просеками — предвестницами железного пути. В котловине, ближе к южному сужению хребтов, устроилось село Чара. Здесь издавна живут оленеводы и охотники-промысловики, но с некоторых пор начали появляться и свежесрублениые дома геологов да изыскателей. К нынешнему времени пропорции населения успели существенно измениться в пользу двух последних категорий.
Следуя традиции сибирского села строиться вдоль тракта, Чара разрослась вдоль аэродромной полосы, поскольку никаких трактов на этом неровном куске планеты нет. Чем угодно богат Каларский район: зверьем и рыбой, лесом и полезными ископаемыми, но только не дорогами. Лишь один зимник, протянувшийся на шесть с половиной сотен верст, связывает Чару с Транссибирской магистралью. Он возрождается с каждым новым годом и умирает к весне. И тогда все транспортные хлопоты принимает на себя малая авиация.
Почти в конце многотрудного пути в отрогах Удока-на, уже со стороны котловины, шоферы невольно тормозят возле тополевой рощицы, явно посаженной человеком. Новички изумленно крутят головой: и кого это угораздило посреди тайги парк заложить? Ветераны трассы думают о другом — о внезапности и стремительности удоканских превращений.
Десять лет назад тополевая рощица стояла в центре молодого поселка геологов. А на окраине его автор этих строк фотографировал артиллерийские орудия - гаубицы, нацеленные в горы. Артиллеристов вызвали для обстрела лавин, хронически угрожавших поселку. Однажды плотный вал снега, стремительно надвинувшись на дома, переломал, как спички, столбы электролинии, расшвырял воздухосборник от компрессоров. Поселок поднялся ночью по тревоге. Люди взялись за лопаты, погнали вперед бульдозеры, и железные махины даже не проваливались в спрессовавшуюся толщу снега. В другой раз набухший в горах снежный козырек попытались взорвать, но лавина упредила людей и подхватила зазевавшегося горняка.

Здесь, рассказывали, не бывает весны. До июня свищет круговерть и захлебываются бульдозеры, расчищая пути к штольням. И зима приходит на смену лету без предупреждения. Был год, когда последняя пурга пронеслась 24 июня, а уже 25 августа выпал полуметровый снег. Однако, вопреки всем капризам климата, усугубляемым повышенной сейсмичностью района, поселок выглядел надежно. Привычно, «по материковски», щетинились антенны на крышах. Возле школы-восьмилетки и на крутых, иссеченных полозьями санок склонах окрестных гор резвились ребятишки. В поселковой гостинице — три печки па две комнатки — толпились командированные, прибывшие на попутных грузовиках из Чары. У магазина стояли олени с вялыми от усталости ушами. Неторопливые каюры грузили продовольствие для геологических отрядов и вновь гнали упряжки по распадкам в глубь горной страны.
Я угодил тогда в пору изумленного постижения геологами меденосной провинции, открытой на Удокаые. Проводился комплекс разведочных работ — от летних поисков по периферии до проходки тяжелых горных выработок. Месторождение прощупывали, прослушивали, пробовали «на зуб». И уже было ясно, что с забайкальским месторождением не могут соперничать даже широко известные Коунрад и Джезказган. Поселок рудо¬знатцев получил название тутошней речки — Наминга. Его быстро взяли на заметку картографы, и сегодня На¬минга увековечена в карманном атласе мира. Но поселка давно нет, и лишь тополевая роща стоит здесь свидетелем славного прошлого.
Едва приоткрыв природную кладовку, геологи сняли таборы.
Во всех этих странностях, не очень понятных шоферам с зимника, была своя логика.
Но разложим блокноты по порядку.

Первый удоканский период

— Нет, представьте, — сказали мне в Наминге, — места у нас — черт ногу сломит: реки быстры и горы круты. Сюда шли сильные, бывалые мужчины. И возвращались с пустой котомкой. Иные не вернулись совсем. А разоткровенничалась природа с женщиной...
Я находился в конторе Удоканской экспедиции и держал перед глазами письмо — четыре странички, испи¬санные аккуратным женским почерком. «Коротко сообщаю о себе. Родилась под Москвой в деревне. С семи до двадцати шести лет жила и училась в Москве. Ро¬дители: отец — инженер-строитель, мать — домашняя хозяйка. Имею двух старших сестер и двух младших братьев. В семье и в роду я первый и, вероятно, последний геолог. Любовь к геологии, путешествиям у меня была с детства. Очень любила книги о путешествиях и приключениях. В школе предпочитала географию, естествознание, химию... В 1949 году наша экспедиция направила свои поиски в Кодаро-Удоканский район. Меня назначили старшим геологом в партию, которая производила работы в бассейнах рек Икабия, Кемен и Наминга...» 
Из окна просматривались исполинские сопки, с двух сторон нависшие над поселком. И я пытался представить женщину, перед которой склонился неприступный Удокан. Где-то здесь, рядом, стоял первый табор геоло¬гов. Они прошли сюда через хребты и таежные урманы без карт, располагая лишь зыбкими показаниями аэрофотосъемки. Вечерами, смертельно уставшие, они недолго чаевали у костра. Тут же дремал, положив голову на израненные лапы, их преданный и терпеливый спутник лохматый пес Боб. С утра расходились в разные стороны, как правило, по двое: геолог и радиометрист, иногда к ним примыкал третий — маршрутный рабочий. «Надо сказать, что водораздел реки Наминги и ключа Скользкого, как и многие другие в районе, имеет пилообразную форму и чрезвычайно труднодоступен...»
Партии, в которой старшим геологом была Елизавета Бурова, предстояло обследовать 1200 квадратных километров каменистой земли, рельеф которой навевал образы первых дней сотворения мира. Всю эту площадь требовалось «отработать» через один километр. Боб неизменно семенил рядом с Елизаветой Буровой. И там, где они проходили, безродные ручьи обретали имена. Как-то туманным утром долго буксовали на скользкой гальке ледяного ключа. Так и назвали ключ — Скользким. Потом появился Розовый — он пробивался сквозь цветущие заросли багульника. Однажды прозрачный искрящийся ключ завел отряд в тупик, к стометровым Отвесным скалам. Пришлось измерить ущелье в обратном направлении. Ключ назвали Веселым—чувство юмора геологам не чуждо. Еще был ключ Облегченья, резвившийся в теплой безветренной долине. К, нему, чертыхаясь, теряя силы, продирались по заросшему карликовым кедрачом водоразделу.
«Месторождение было открыто 30 июля 1949 года (у меня как раз исполнилось десять лет после окончания института). В этот день мой маршрут намечался вверх по ключу Скользкому н обратно левым его бортом. Со мной были оператор Клавдия Михайловна Бакланова (теперь Тарасова) и рабочий Владимир Павлович Аристов. Примерно в среднем течении ключа, в делювиальной россыпи правого его борта, я обратила внимание на зелень не совсем обычного цвета. Поднявшись туда, мы увидели, что это обломки метаморфизированного песчаника, пропитанного медной зеленью и покрытого корочками малахита. Выше по склону виднелись еще такие же обломки.
У меня словно сердце оборвалось. Подумала: вдруг па водоразделе коренные выходы медистых песчаников? Решила изменить маршрут и возвращаться не левым бортом ключа, а по водоразделу. Мы успели уже застудить ноги, кашляли и едва могли говорить. О том, как прошли вдоль водораздела, рассказывать долго. Скажу только, что наш Боб «забуксовал» еще. до того, как мы достигли долгожданных коренных выходов: отвесные скалы, острые пики и качающиеся камни оказались бедному псу не по силам, и он вернулся в лагерь. Мы же не успокоились, пока не провели все необходимые наблюдения, измерения, описания. Впрочем, и после этого тоже не успокоились.
В лагерь пришли поздно ночью, нагруженные пробами и образцами. Утром на месторождение, уже другим путем, отправился отряд для предварительной оценки. Еще через день на базу экспедиции были отосланы письмо и пробы.. Результаты превзошли все ожидания...»
Да, результаты оглушили не только самих первооткрывателей, но и всю экспедицию: содержание медив пробах оказалось небывало высоким. Но, сдвигая у костра эмалированные кружки с кипятком, геологи еще не представляли истинных масштабов своего открытия, а также цепной реакции последствий.
Из письма было видно, как непросто даются открытия. Десять лет шла Елизавета Бурова к своему звездному часу на Удоканском хребте, оставляя позади выжженные солнцем степи Казахстана, звериные тропы Карелии и Восточных Саян. Удокан, самый крепкий орешек, потребовал высшего напряжения сил.
Когда значимость месторождения уже стала ясна всем и Елизавету Бурову по праву нарекли «хозяйкой медных гор», начались для нее испытания другого порядка. Интересное месторождение было предложено Читинскому геологоуправлению. Первая реакция там была недвусмысленной: «Вы бы еще на Луне открыли...» Труднейшая проблема подступов к Удокану снежной лавиной обрушилась на прогнозы и проекты геологов. 
Однако Наминга, возникшая много позже, к началу шестидесятых годов, помнила «хозяйку медных гор». Работники экспедиции отправили ей письмо, в котором просили рассказать о первом периоде завоевания. Удокана. И получили ответ.
Улетев в Иркутск, я постучался в дом на тихой городской улице. Постучался с тайным неверием, что так вот просто можно заявиться в гости к первооткрывателю сказочных сокровищ. Дверь открыла невысокая женщина с живыми внимательными глазами, похожая на школьницу в своем коричневом платье с ослепительно белым, как удоканский снег, воротничком. Едва переступив порог, я забросал ее вопросами. Елизавета Ивановна с ответами не спешила. Сев чуть в стороне от стола, она изучающе смотрела на меня и улыбалась... 
Родители хотели видеть в ней инженера, в крайнем случае педагога. Она и поступила в педагогический техникум. Да только преподавал там естествознание Евгений Николаевич Болотов. Он не только Лизу, многих смутил удивительными рассказами о геологии.
После училища она вела две группы в школе, а вечерами ходила на подготовительные курсы Московского геологоразведочного института имени Серго Орджоникидзе. Целый год недосыпала, не имела свободной минутки. Поступила в институт, а из школы не отпускают... Затем ее, единственную из выпуска, пригласили работать во Всесоюзный геологический фонд. Она же начала обивать пороги ведомств, проситься куда-нибудь подальше. И добилась своего. В 1940 году Елизавету Бурову направили в Восточно-Сибирское геологическое управление.
Такова предыстория открытия. Остальное мы уже знаем. По вполне понятным причинам Читинское управление начинало разведку нехотя. Но затем геологи взялись за дело основательно. И я мог рассказать Елизавете Ивановне, как просыпается Удокан. О штольнях, пробитых под полукилометровой толщей камня. Об ажурных вышках колонкового бурения, вписавшихся в северный пейзаж. О самой глубокой в Забайкалье скважине мастера-орденоносца Юрия Ивановича Вервикишко, проникшего в недра земли на 1250 метров. Все это для нее означало, что вот и наступил с неизбежностью

Второй удоканский период

Заместитель начальника экспедиции Григорий Николаевич Щукин извлек блокнот, деловито его полистал и произнес:
— Пожалуйста вам: с шестидесятого по шестьдесят четвертый год пройдено на горных выработках семнадцать с половиной тысяч погонных метров. Это в три с половиной раза больше, чем за все предыдущее десятилетие. Так сказать, пик разведки. Подготовка к его штурму включала создание нового поселка и прокладку зимника из Могочи в Чару... Зимник напоминал о себе за промерзлым окном, где вдруг начал пробуксовывать крытый брезентом грузовик. В комнату протиснулся шофер, гулко хлопнул шапкой о валенки, вытащил из-за уха папиросу и сообщил:
— Опять, Николаич, шестую замело. Мужики пешие пошли. Ты бульдозер пусти. Глаза Щукина стали рассеянными. Шестая, дальняя штольня не давала о себе забыть. Ее заложили не с востока, как предусматривалось в проекте, а с запада. Со стороны Наминги. Это удешевляло работы (отпадала необходимость строить вспомогательные службы) и одновременно усложняло их. Штольня начиналась в глубоком ущелье. Мало кто из горняков верил, что туда можно провести автомобильную дорогу. Однако могочинские шоферы пробили-таки полуторакилометровый путь кирками и взрывами и поднялись по нему на своих «ЗИЛах». Одного не учли проектировщики — постоянных ветров в ущелье, несущих обильные снежные заряды. Дорогу заносило непрерывно. Пришлось дополнить ее деревянной маршевой лестницей в двести восемьдесят ступеней, спускавшейся прямо к штольне. И уж лучше не спрашивать, каково было горнякам, увешанным бурами и перфораторами, одолевать на крутых, заледенелых ступенях злую силу ветра. Между тем бригада Павла Павлова — его впоследствии наградили орденом Ленина — проделывала головокружительные марши вниз и вверх, после рабочей смены под землей, чуть ли не ежедневно.
То была пора всеобщей завороженности удоканским месторождением. Открытие, совершенное на правом берегу ключа Скользского, позволяло выстраивать дерзкие прогнозы будущих перемен в районе. К переменам уже начали готовиться. Между Кодарским и Удоканским хребтами приткнулись рубленые домики гидрологов, исследовавших режим поверхностных вод. В долинах и на старых вулканах Чарская партия вела разведку запасов нерудного сырья и строительных материалов для будущего комбината.
На одном из вулканов всю весну, лето и осень проработали люди, которых я узнал и полюбил. Их было четверо. Километров за восемь, в долине Верхнего Инга-макита, где был хороший корм для оленей, находился пятый — каюр Петр Михайлович Кузьмин.
Каюр терпеливо следовал за геологами. Куда отряд— туда и Петр Михайлович вместе с супругой и двумя ребятишками. В самых глухих и неуютных местах семейство разбивало палатку и устраивалось на оленьих шкурах с той же непринужденностью, с какой мы вселяемся в заранее заказанный номер гостиницы. В тайге Кузьмина ни с кем не перепутаешь: он всегда при черном галстуке на зеленой офицерской рубашке. В маленьком отряде каюр считался важной фигурой: он подвозил продовольствие, дрова, доставлял образцы на базу, был проводником.
Отряд прилепился на кромке вулкана, на высоте тысяча семьсот метров над уровнем моря. Поставили серую брезентовую палатку чуть ниже кратера. Водворили в нее печку, сваренную из кусков жести. В переднем углу пристроили старенький автомобильный приемник на щелочном аккумуляторе. Потом осмотрелись. Вокруг вулкана громоздились горы, снежные вершины которых излучали сияние. Володя Сынгалаев простодушно уди¬вился: «Ну, елки!» И поправил рыжую шапку. О и не бывал еще на такой высоте. Володя считался хорошим каюром и охотником в оленеводческом колхозе «Заря», привык ходить в тайге по легкому звериному следу, но следы никогда еще не приводили его к безжизненным вершинам.
Сынгалаев был первым среди молодых эвенков, кто встал на широкие, подбитые камусом лыжи и подался в поселок к геологам.
— Айда к нам, — пригласил его долговязый, быстрый в движениях начальник. — Будем искать строительный материал. Большим человеком станешь. Скажешь: строить комбинат — значит, будут строить. А без твоего разрешения ничего не сделают...
— Ну, елки! — В раскосых глазах Сынгалаева скользнуло удовольствие. — Однако, бери...
Сперва они били канавы на ручье Кильчарес. Искали, коренные залегания известняков. Уходили от базы далеко, и когда кончались продукты, их выручала охотничья сноровка новичка. Он исчезал в тайге с «тозов-кой», куском хлеба, солью, заваркой — без чая не ходил— и без добычи не возвращался. А утром взрывал вместе со всеми породу, орудовал кайлом и лопатой.
Но на вулкане им пришлось труднее, чем в долине.
— Паршивое место, — ворчал Саша Ланшаков.
В самом деле: каждая туча за вершину цеплялась, даже когда внизу было ясно и тихо. Ланшаков злился: непогода задерживала работы. Он склонялся над обшарпанной гитарой и уныло выводил:

Кап-кап, дождичек

С неба капает...

Вообще-то отличал Ланшакова веселый нрав. Большегубый, невысокий, верткий, он обладал разнообразными житейскими талантами. Ну, а гитара помогала скоротать не один нудный вечер.
Отряд вел детальную разведку пористого базальта. Пробили четыре шурфа в коренных породах седьмой категории прочности. Теперь надо было идти в глубину. Такие породы положено взрывать. Но как доставишь в это гиблое место взрывчатку? Обходились традиционным кайлом,, металлическими клиньями и ломом.
— Железный век, ничего не скажешь, — острил Ланшаков, смахивая со лба слипшийся чуб. — А, командир?
Командир — это Лежанкин, тоже Саша. Точнее, Сан Саныч. Он закуривал и вприщур разглядывал поросший чахлым кустарником древний кратер:
— Побывать бы тут раньше, когда сей котелок работал. Представляете, какой шел концерт?..
Пробились метра на три. Поставили вороток. Обе¬дали, не отходя от шурфа. Однажды Сан Саныч демонстративно отбросил папиросу: 
— Отставить перекуры.
Надо было спешить, пока не оттаяла вечная мерзлота.
Вечерами Сан Саныч, вооружившись рулеткой, горным компасом, молотком-, лез в шурфы. Затем зарисо¬вывал в пикетажку пласты и характер их залегания. Когда образцы накапливались, их обертывали бумагой и упаковывали в ящички. Иногда геологи долго сидели у лампы без стекла, в которой вместо фитиля чадил кусочек сукна. Ланшаков брал гитару, и под его негром¬кие песенки Сан Саныч перебирал вулканические «бомбочки» — осколки древних катаклизмов. У него скопи¬лась целая коллекция — «бомбочки» серповидные, ци¬линдрические, пирамидальные, закрученные...
— Наследнику, — объяснил Лежанкин. У него в Чите был сын, тоже Сан Саныч.
Ночью старый вулкан дымился, и в недрах его плясали бесовские язычки пламени. Это геологи жгли костры, чтобы в порах базальта оттаяли линзы льда.
Заморенные кустики в кратере на дрова не годились, следовало экономить топливо, и они вынужденно закалялись в заиндевевших спальных мешках. Лишь утром начинал растапливать печку «дед». «Дед» — это Григорий Филиппович Гричанов, четвертый и самый старший по годам. Он воевал, был водителем автобуса в областном центре, а на закате лет избрал жизнь хлопотную и нелегкую.
Почему это я так подробно рассказываю о столь рядовом для истории Удокана эпизоде? Ну кому, казалось бы, интересны искатели известняков, асбеста, юристых базальтов на фоне колоссального геологичекого открытия? Экспедиция готовилась к защите отчета в разведке запасов первой очереди, и уже можно было тредсказать ее успех. Между тем разведана была лишь поверхностная часть медного месторождения. Глубокие горизонты и фланги пришлось оставить до лучших времен. Час БАМа еще не пробил, и проблема подкупов по-прежнему охлаждала самые пылкие головы. И «дед», и Ланшаков, и кагор в галстуке, и стремительный Сан Саныч находились гораздо ближе к этим самым шодступам», чем нетерпеливые энтузиасты.
Мы чаевничали с Лежаикиным в Наминге, и он фонизировал над своей фамилией:
— Я хоть и Лежанкин, но лежать не люблю...
Что верно, то верно. С мальчишеских лет получил Сан Саныч крещение в полевых партиях. Прошел Саяны до Тофаларии, юг Бурятии, бассейн Витима... В его доме никогда не было комфорта. Самодельный стеллаж с книгами, самодельный шахматный столик, оленья шку¬ра на полу, рядом банки с кофе и бездымным порохом, рюкзаки, фляги и детские игрушки...
Расстались мы с ним на полпути в Чарскую котловину. Грузовик остановился, тяжело осев в снегу. Лежанкин начал ладить лыжи, заботливо смазанные накануне. Я уезжал в Чару, на аэродром, а он спешил по затвердевшему насту к своему вулкану.
Лежанкин уходил от поселка, судьба которого уже была решена, от своего обжитого дома, которому суждено было исчезнуть с лица земли. Уходил с потертым зеленым рюкзаком за плечами, чтобы спустя годы, в нашем семьдесят пятом, вернуться на водораздел Скользкого и Наминги снова, но уже в ранге начальника партии, — разведывать строительные материалы по заявке Минтрансстроя. Непосредственно для БАМа.

Третий удоканский период

Вот припоминаю и не могу вспомнить, чтобы кому-нибудь, когда-нибудь удавалось загнать джинна обратно в бутылку, если в нем не было сиюминутной необходимости. Раз возникнув и неукротимо вырастая, медный Удокан начал влиять на оценку экономической ситуации на стыке Восточной Сибири и Дальнего Востока. В свою очередь, жестко запрограммированный приход рельсов на Удокан изменил взгляд на месторождение.
Впрочем, о месторождении давно не говорят. Говорят о целой меднорудной провинции. Уже ясно: Удокаиом дело не кончится. В следующей пятилетке начнется глубокая разведка трех новых месторождений меди. Еще одно важнейшее открытие — железные руды. Выявились интересные магнитные аномалии, в частности Чаро-Токинская группа с тремя убедительными адресами. Сулуматское месторождение этой группы залегло весьма выгодно вдоль будущей трассы и теперь выбрано для детального обследования. С учетом БАМа выгодными становятся многие другие рудопроявления, детальная разведка которых прежде считалась нерентабельной. Ожидаются приятные сюрпризы по нетрадиционным для района направлениям: полиметаллы, благородные металлы, нерудное сырье...
Проектировщики обогатительного комбината начали уточнять и расширять контуры будущего карьера, с тем чтобы разработать большую часть запасов открытым способом, применяя мощные механизмы. Проектируемый контур огранил и новые задачи Удоканской комплексной геологоразведочной экспедиции. Геологи возвращаются на старые таборы: надо детализировать разведку, зафиксировать точное положение меднорудных тел. От них ждут пересчета запасов и передачи их промышленности к концу нынешнего десятилетия. Работая в контуре карьера, геологи постепенно перейдут на фланги и глубокие горизонты.
В общем, хлопот прибавилось. Их стало необозримо много. Перспективы исследований определенно видны на двадцать лет вперед. Суть текущего периода главный геолог Удоканской экспедиции Владимир. Степанович Нечеткий сформулировал так: «Мы вырастаем из соб¬ственных одежд...»
Впрочем, он выразился крепче. Он повидал здесь многое, пережил утро, золотой полдень и сумерки Наминги. Теперь убежден: никогда не было так интересно и так трудно. Пришла пора максимальной ответственности. В Удокан уже наведывались англичане из строи¬тельной фирмы «Рио-Тинто-Зипк». Прилетали посланцы французского горнорудного консорциума во главе с бывшим послом Франции в СССР Дежаном. Еще раньше интерес к медной провинции прорезался у японцев. Мир пристрастно наблюдает, как, просыпаясь, наливается новыми силами Удокан. А он уже ощутил волнующее присутствие других собратьев на сопредельных территориях Якутии и Амурской области.
 В Чару я прилетел, меняя самолеты, из Чульмана. В Чульман добирался по великому АЯМу — автомобильной магистрали, соединяющей Транссибирскую же¬лезную дорогу с Ближним и Дальним Севером. Где-то на трехсотшестидесятой версте, за плешивыми метель¬ными перевалами, мое внимание остановила красочная арка с одним словом: «Нерюнгри». Это многозначное слово. С точки зрения геолога, Нерюнгри — это природная мульда, в которой на площади 16 квадратных километров сконцентрирован уголь самых высоких коксующихся марок. Причем в двух местах пласт выходит на поверхность, а наибольшая глубина залегания — в центре мульды — не превышает 315 метров. Для сравнения вспомним Донецкий и Кузнецкий бассейны: там пласты куда меньших достоинств прячутся на полугоракиломет-ровой глубине.
Но Нерюнгри — всего лишь часть Южно-Якутской каменноугольной платформы, простирающейся от Олекмы до Хабаровского края. От нее рукой подать до Таежного, Сиваглинского и Пионерского железорудных месторождений, к которым, в свою очередь, с запада тяготеют Олекмо-Амгинская и уже известная нам Чаро-Токиыская группы. Там железистые кварциты напоминают залегания Кривого Рога и Курской магнитной аномалии. Теперь в этом созвездии начинает сиять крупнейшее Селигдарское месторождение апатитов.
Все это рассказал мне в Чульмане холодным январским утром начальник Южно-Якутской комплексной экспедиции Владимир Тимофеевич Сорокин.
В свое время соратник Ленина, один из авторов ГОЭЛРО Г. М. Кржижановский, обращая взгляд в сибирские дали, говорил: освоение новых территорий — это борьба с пространством. Легко проследить, как к артерии северных земель — АЯМу — «привязывались» рудники и прииски, новые города и поселки, а также координаты геологических открытий. Малый БАМ, как называют соединительную линию, тянущуюся от Транссиба, вперехлест Большого БАМа и параллельно АЯМу — к южноякутским углям, сделает необратимым процесс развития производительных сил региона. Собственно, процесс уже начался: открытие движения поездов в сторону Чульмана запланировано на 1978 год.
Ну а рельсы в Чарскбй долине, а значит и все преимущества стабильной транспортной связи, появятся в последнюю очередь. И никто не виноват. Чара пока слишком удалена от опорных пунктов строительства. Подступы к ней усугублены высокой сейсмической активностью, осыпями, обвалами, сплывами, погребенными льдами, лавинами, селями, тектоническими разломами и прочими каверзами. Они как из рога изобилия просыпаны в направлении Тында — Чара. С запада к Удокану не.подобраться, пока не будет пробит грандиозный Северо-Муйский тоннель.
Региональные хозяева медных залежей, читинцы признаются: Удоканский территориально-производственный комплекс по строгой мерке еще не сложился. Примыкающие к нему северные административные районы области — сам Каларский, Тугуро-Олекминский, Тунго-коченский и Могочинский — освоены крайне слабо. Конечно, Байкало-Амурская магистраль кардинально решит проблемы развития крупной территориально-ресурсной группировки. Но Удокан — я видел это собствен-ными глазами — уже не может ждать.
В Чаре мне пришлось устраиваться на ночлег прямо в райкоме. Комсомольский человек Вадим Корниенко, прицепив оленьи нарты к мотоциклу, умчался в морозную ночь за раскладушкой. А мы с секретарем Калар-ского райкома партии Валентином Лазаревичем Кравцовым допоздна стояли у карты области.
— О БАМе пишут много, — рассуждал Валентин Лазаревич, — и это хорошо. Но, знаете ли, Чару куда только не определяли: и в Якутию, и в Бурятию, и в Иркутскую область. А она таки в Читинской.
— Ну, это не страшно, — проявил я великодушие к собратьям по перу.
— Разумеется. Нас беспокоит другое. Отсутствие единого взгляда на характер развития Удоканского территориально-производственного комплекса. Каждое министерство учитывает пока только свои ведомственные интересы, каждая сопредельная область — свои. Никто вам не скажет сегодня, где же встанет на нашем сырье медно-химический комбинат. Есть на этот счет соображения у читинцев, иркутян и якутяп, но опять же у каждого свои...
— Кто обеспечивает автозимник?
— В основном Министерство геологии. Хотя нужен он, как хлеб насущный, отнюдь не только геологам. Нам надо строить станцию Чара, создавать инфраструктуру, резко усилить геологические и проектные изыскания. Уже нынче объем завоза грузов возрастет в четыре раза. Зимник задыхается, он уже не в состоянии обеспечивать современные нужды района. Необходима постоянная автодорога. Иначе каждый кирпич доставленный в летнее время, будет обходиться в один рубль. Иначе мы вообще не сможем приступить к транспортному строительству...
Да, Удокану требуется аналог АЯМа — жизнетвор¬ная артерия, пульсирующая непрерывно. Именно сейчас, в пионерный период, важно связать зону нового освоения с Транссибирской магистралью. Такая связь многому поспособствует на забайкальском севере: уско¬рит строительство железнодорожного узла Чара, некоторых мостов и тоннелей БАМа, создаст необходимые предпосылки становления Удоканского ТПК.
Употребил я выражение «Удоканский ТПК» и засомневался: пришло ли время для подобной терминологии? Как в свое время возникали конкурирующие варианты трассы БАМа — Бодайбииский, Чульманский, Удской, так и сейчас исследуются различные модели организации промышленности в районах строительства магистрали. Из Читы сподручнее прогнозировать Удоканский комплекс. С высоты Якутска рассматривается комплекс, в который забайкальские природные ресурсы вовлекаются как составная часть. Аргументацию Алдан— Чульман—Удоканского варианта усиливают солидный промышленный задел и существующие транспортные привязки.
Должен возобладать стратегический взгляд на судьбу пространств в миллион квадратных километров. БАМ требует комплексного подхода, четкого представления о выгодах не только непосредственных, по и косвенных, и будущих.

Источник: Дальневосточные путешествия и преключения. Выпуск 6

http://www.2tavr.ru/news.23.html