Со многими людьми меня свела судьба. Но, пожалуй одной из самых удивительных является встреча с поэтом из г.Северобайкальск - Татьяной Ветровой.
Вот что Татьяна рассказывает о себе:
«Я не великий писатель, чтобы рассказывать о себе. Родилась В совхозе «Комсомолец», Читинской области, Чернышевского района, в семье служащих. Потом с семьей переехала в село Унда, Балейского района. Закончила 9 классов, уехала учиться в Казахстан, закончила Семипалатинский политехникум, вернулась в Балей, вышла замуж, с мужем по распределению приехала в посёлок Дарасун. Родила двух детей и поступила учиться в Восточно-Сибирскую государственную Академию Культуры и Искусства. В 1987 году с семьёй переехала в город Северобайкальск, где и работаю до сих пор.
Руководитель Образцового Межшкольного Детского Поэтического театра "ЛИК" в течение 20 лет.) Автор трёх поэтических сборников - "Слово и Дело", "Семь глав", "Внутри Байкальского Пейзажа". Своими поводырями в литературу считаю Бориса Константиновича Макарова и Елену Стефанович».
От себя хочется добавить, что мы с Людмилой Юрченко «окрестили» Татьяну Ветрову человеком-фейерверком. Яркая, неугомонная, творческая, талантливая натура – она успевает буквально всё. Заниматься театром, проводить многочисленные вечера, сочинять и петь песни, фотографировать Байкал во все времена года, и писать прекрасные стихи и легенды о Байкале. Итак, знакомьтесь – Татьяна Ветрова – поэт, прозаик, человек-фейерверк!
Татьяна Ветрова
***
Я много на себя беру? Да много.
Хочешь – пробуй сам,
Обжить собачью конуру,
И не купиться для дворца.
Попробуй сам не брать – отдать
Последний хлеб, последний вздох
Другому. И не предавать,
Нет, не друзей своих – врагов.
Попробуй, ясно видя свет,
С народом в темноту брести
И отказаться от планет
Во имя скорбного пути.
Я не горда. Но голос мой –
Народный голос из глубин.
Мне сердце – Солнце над землёй,
С одним заветом: «Не убий…».
***
Она – нежна. Я – нежности нежней.
Она сильна. А я горнило силы.
Вот потому не соревнуюсь с ней
И жду тебя на лобном месте, милый.
Я – нищая, с оборвышем души,
Держащая в руках весь скарб свой – сердце,
Которое и плачет, и смешит,
И задаёт, бывало, жару с перцем.
Я жду, когда ты скажешь сам,
Что дольше без меня ты быть не можешь
И я тогда покину небеса,
Сплету тебе ромашковое ложе.
***
Я полюбила эту Землю
За то, что Ты есть на Земле,
И всё, что есть на ней приемлю
Во всём её добре и зле.
Люблю дорогу и деревья.
Ты ходишь здесь, на них глядишь,
И этот столб, и эти двери,
И тишину – Ты здесь молчишь.
Люблю закаты и восходы,
Луну и ветер за окном,
Собак и кошек, огороды,
И чтенье книжек перед сном.
Люблю бесстрашно, невозможно,
Любви не в силах одолеть.
Ты разреши мне, если можно,
Побыть с тобою на Земле?..
***
Улетают на юг,
Чтоб на север вернуться весною,
Стаи птиц перелётных
Над бархатом жёлтой тайги.
Уезжают друзья,
Наполняя вокзал суетою,
Возвращаясь на вечные
Жизни удобной круги.
Рыба ищет, где глубже,
А люди – где лучше и легче.
Провожая друзей,
Не грущу об иных городах.
Мыс Курлы над Байкалом,
Как птица, летит через вечность,
И сияет наш город
На крыльях его, как звезда.
Возвращаются птицы
С курортного сытого юга,
Чтобы встретить любовь,
Свить гнездо и птенцов выводить.
И встречает вокзал
Пассажира любого, как друга.
Город наш молодой,
И вся вечность у нас впереди.
А над мысом Курлы
Чайки кричат,
То вроде заплачут,
то вдруг рассмеются.
Пусть старые песни о БАМе звучат,
Пусть новые песни на БАМе поются.
Кедровая сказка
Вот говорят, что деревья, камни, птицы, цветы, травы, реки языка не имеют. Заблуждение это глупое, дурачество людское. У нас на Байкале – все разговаривают, только слушать надо уметь. К чему это я? Да вот история одна интересная со мной случилась. Пошли мы как-то раз с ботаником одним, на Щеки Бириканские башмаки считать. Это цветы редкие, краснокнижные. Ну их и учитывают, изучают. Как живут – развиваются.
Поход получился нескладный, по болоту короткой дорогой не прошли – Давшинка разбухла, не пропустила. Пошли по тайге старой тропой, а ее почитай лет двадцать не чистили, буреломы, ветровалы такие, что проводник наш из местных и тот тропу пару-тройку раз потерял. Да оно и ладно бы, да уж гнус – охрана тайги – старался как мог. Ботанику нашему больше всех доставалось. Но речь не об этом. На самом подходе к месту проводник мне кедр показал – семисотлетний. Могутное, скажу, дерево. В четыре обхвата, однако, едва-едва. Заинтересовало оно меня почему-то, как потянуло к себе. Но на пути туда не остановились – работа впереди, какие могут быть остановки? Ну почавкали по болотцам у речки, попрыгали по курумникам. На четверенькам забрались к первой делянке: там башмаки – желтые; пересчитали-перемеряли. На второй: розовые, мясистые – и этих сочли. На третьей: белые, еще не распустились – и этих на учет взяли. Начали возвращаться, посидели на таборе как полагается, чайку плотно попили и обратно поспешать начали.
Возле кедра того тормознул я, попросил сфотографировать меня у реликта. Обхватил его насколько рук хватило, прижался щекой, проводник фотоаппаратом щелкнул. А я чувствую, что отойти не могу, будто не я дерево держу, а оно меня. Постоял удивленно так, а потом этак сразу и отпустило. А в голове будто голос остался, который уже вечером перед сном мне историю рассказал. Послушай и ты, уж больно она занимательная.
Давным-давно это было, когда кедра того в помине не было, а его пращуры еще кедренышами-несмышленышами к солнышку тянулись. Жили под хребтом Баргузинским жили старые люди. Прозвание их не сохранилось до нас. Так вот, в поселении одном жила семья большая и дружная. А главное долгожители были они – деды до пра-правнуков доживали. В семье у них рождались одни мальчики: бойкие, ловкие, смышленые. Подрастали, охотниками удачливыми становились, но лишнего у тайги не брали никогда. Закон такой в семье был.
Рядом с ними, всего в трех днях пути в другом поселении шаман жил. Все к нему за помощью обращались, дары приносили и только эта семья не жаловала. Обходилась без шаманской подмоги. Затаил шаман злобу. Стал придумывать, как непокорных к покорству привести. А тут в семье девочка родилась: резвая, как ветерок; звонкая, как капель; ясная, как зорька в августе. В семье она за солнышко стала. Да и как такую не полюбить? Годы идут быстро, выросла девочка в красавцу такую, что Байкал замирал, как зеркало, дивясь на красоту ее.
Тут и приехал шаман к ней свататься. Он-то в годах был, малорослый, кривоногий, с длинными седыми патлами, в балахоне свое шаманьем, с черепом медведя на шапке. Ведь знал, что не отдадут. Да повода для ссоры искал. Приехал. Приняли его как положено. Напоили-накормили, сели чай пить. Тут шаман и сделал предложение. Будто услышав грома над ухом, все замолчали после слов его. Так удивились, что дар речи потеряли. А девушка встала, посмотрела на него ясными, как летнее морюшко глазами, поклонилась и ответила, что чести такой не достойна мол, и слово другому уже дала. Только этого и надо было шаману; вскочил он в ярости, крикнул заранее приготовленное заклинание, а в очаг горсть песку бросил. Тут вся семья в камень обратилась. А красавица к морю от него побежала. Он за нею вслед, не уйдешь, мол, никуда не денешься. Дело-то как раз на закате было.
Увидал Байкал любимицу свою в слезах, с растрепанными косами; разгневался страшно. Превратил девушку в солнечную дорожку, а шаману такого тумака дал, что с него все волосы упали, а самого его взял и в землю вколотил, только макушка из воды торчать осталась. Так и торчит по сию пору в Давшинской бухте. Ее давшинцы Шаман-камнем называют. Я подходил к камню этому шторм его батюшка шлепает – бьет, а после шторма он стонет потихоньку, голова то от тумаков трещит. Окаменевших родственников девушки Байкал по берегам расставил. Они теперь его покой сторожат. Их хозяевами называют. На скалистых утесах их лица можно увидеть. А когда солнечная дорожка к их подножиям случается, улыбаются они, с сестрой здороваются. Одного я видел между Давшинкой и Большой, еще одного возле Хакус, не доходя до Шерильды. А третий аж возле Байкальского на другом берегу моря. Если их всех найти, да по имени назвать, оживут они, плечи расправят, а из солнечной дорожки выйдет их радость – сестрица и встретятся они живехоньки-здоровехоньки. Но и тогда и шаман тот злобный тоже оживет. И как быть не знаю? Вот и посуди сам, деревьям тоже память и язык дадены. Не мог же я это все сам придумать?
Июнь 2006. Зимовье, устье реки Езовка, Баргузинский заповедник.
Ольхонская сказка
Еще одна есть история. Ее я от травы узнал. Вот спроси меня: «Чем пахло твое детство?». И я отвечу: «Оно пахло богородской травой…». А почему? Потому что родился и вырос я в Забайкалье, в Чернышевском районе. Места там степные, богородской травы много, ее и еще чебрецом называют. Травка эта не только пахучая, но и полезная, говорят от ста болезней помогает. А растет чебрец семейственно – подушками и перинами. Упадешь на такую головой и как в раю. Запах светлый, легкий, радостный. А-и уснешь, голова не заболит, как от запаха багульника свинячьего.
Так вот, оказались мы однажды на Ольхоне. Знаменитый остров на Байкале. По нашим делам, по театральным. Там фестиваль случился. Пофестивалили конечно, получили тырок от московских знаменитостей, поогорчались. Да долго я огорчаться не умею. Тем более, что Ольхон место интересное, скала там есть, местные Шаманкой называют. Ну и пошел я однажды с горя ее разглядывать. С одной стороны зашел – живописная такая, вроде как и не природой сделанная; с другой посмотрел – есть в ней что-то притягательное; с третьей начал заходить и обнаружил на склоне холма перину богородскую – здоровая, больше моего роста. Вспомнил детство, черновик с ручками и почеркушками отложил, завалился на спину, руки за голову, глаза в небо. Благодать полная… И, ну их, москвичей оттопыренных, не стоят они такого огорчения! Лежу, в небеса взглядом вникаю. Мысли в голове стройные, спокойные, изящные.
Чувствую, как в детство возвращаюсь – такая же свежесть ощущения, взгляда… Голову повернул, а Шаманка передо мною, только скалы меняются на глазах, как картины одна за другой, да интересно так, даже и звуки появились. Вот что увиделось мне на той чебрецовой перине. Жили буряты на мысу у Бакала – моря, в то время Ольхон еще островом-то не был. Была на полуострове гора - Жима называлась. Она и теперь так зовется. На горе той окрестные шаманы посвящение принимали. Ритуал тот особый, таинственный. К горе в этот момент подходить и то нельзя было. Поднимались на гору чуть не целый день, уж очень трудна дорога к вершине, на вечерней заре начинали камлать, шаманить значит, и так до утра, а с первыми лучами солнца появлялось божество Байкала – Угутэ-Нойн и наделяло начинающего шамана даром, а бывало и отказывало.
Так вот в улусе этом родилась девочка необычная. Еще при родах странность случилась: как только дитя закричало, опустились у жилища ворон черный и лебедь белый. Ворон каркнул, а лебедь курлыкнул. Мать перепугалась, повитухи остолбенели. А птицы посмотрели в дверь и посмотрели в разные стороны. Повитухи подхватились, давай дите обмывать-заворачивать, мать успокаивать. Только этим странности не закончились. Заплачет девочка, птица откуда ни возьмись прилетит – запищит-зачирикает, девочка и плакать забудет. Слушает, будто понимает о чем птаха толкует ей. Со временем все привыкли к эти странностям, перестали замечать.
А девочка росла: из младенца выросла в озорницу-шалунью, из шалуньи вытянулась в голенастую цапельку, а уж из цапельки превратилась в журавушку. Стройная, ладная, на руку работящая, на язычок острая, на ногу легкая. Вот и время пришло спутника выбирать. Многие на нее поглядывали. Да она посмотрит, плечом поведет, словом как бритвой резанет да и уйдет посмеиваясь. Все бы ничего, да гроза однажды случилась. Проснулись все, пососкакивали с постели – так громыхало-полыхало! Мать спохватилась, а дочери то в доме нет, весь улус обыскали – не нашли, на берег побежали – не видать! Утро наступило – по всей округе пошли искать с собаками – никаких следов. Мать так убивалась аж смотреть больно было. День искали, два, три, на четвертый перестали… Решили – в море утонула. Оно ведь бывает и навсегда к себе забирает.
А ведь вернулась она! Через неделю ровно и появилась. Только узнать ее стало трудно. Она ведь бурятка была, смуглая-кареглазая, с темными косами до колен. А пришла кожей белая, как березовая кора; одна коса черная стала, как вороново крыло, а вторая белая, как лебяжье; глаза тоже изменились – радужки – одна половинка черная, вторая – зеленая. Разноглазые люди то бывают, но чтобы оба глаза двухцветные! Тут кто хочешь забоится. И наряд на ней подстать изменениям – кожаная рубаха до колен, штаны кожаные широкие, ичиги на ногах, а на отвороте у ичигов когти медвежьи; по подолу рубахи перья ворона черного; по рукавам – лебяжий белый пух, а на голове шапочка из богородской травы сплетенная. Мать в обморок повалилась, а дочка к матери подошла, с земли подняла, родных молча оглядела, что-то матери на ухо сказала и ушла прочь от жилья.
На самом краю, далеконько от людей жить стала. В пещере внутри скалы береговой. Сильною шаманкою она вернулась .С даром необычным. И зло умела отвести, и будущее рассказать и болезнь прогнать, и в охоте помочь, и даже с погодой управиться, если засуха или дожди через край. Местные-то шаманы ее поначалу не принимали. Да деваться-то некуда, коли уж сильнее она и на деле это доказала. Так бы и шло все чин-чинарем.
Да в жизни нашей много зла да зависти, от них и беды наши. Полюбилась шаманка богатею одному и стал он ее добиваться. Чего-то только не делал он, какими только подарками не одаривал! Да все без толку. А еще в нее влюблен был сосед – охотник молодой, жилистый, сметливый; глаз орлиный, рука медвежья. Но охотник понимал, что не будет им счастья человеческого. Приносил когда-никогда дичины. В пещере ей какую-никакую обстановку справил, очаг сложил. А богатей, тем временем надсажается, понравиться изо всех сил пытается. Уж так ему, невмоготу как хочется, покорить шаманку. А когда понял, что добром да уговорами не возьмет свое, замыслил черное дело. Собрал тринадцать черных шаманов и попросил у них помощи, награду в случае успеха огромную пообещал и задаток каждому дал. Выбрали они ночь потемнее и пошли на Жиму творить черное камлание, а богатей у скалы притаился. Как увидел зарево шаманского костра, ворвался в пещеру, схватил Шаманку, а у нее сил сопротивляться нет. Кое как вырвалась она из цепких рук, криком позвала во весь голос на помощь, а он догнал ее. Еще пуще борьба завязалась чувствует Шаманка не справиться ей одной! Обратилась она к Байкальскому Угутэ-Нойну. И в это мгновение рухнул на спину обидчика камнем орел, схватил когтями за голову, как ножами лицо располосовал, в глаз клюнул – глаз напрочь вышиб. Богатей нож выхватил – хотел орла ударить и тут содрогнулась земля. Упал богатей на землю и видит – засветилось море светом белым, будто в каждой волне по луне, и вышли на берег тринадцать белых шаманов, за спиною у Шаманки встали, а орел в охотника-соседа превратился. Стоит рядом с Шаманкой кулаки сжимает. Тут раздался грохот да гром, от которого у всех сельчан уши заложило, превратился богатей в песчаное чучело, ветром его по берегу понесло, а вместе с ним и богатство его, и черные шаманы в песок превратились.
Целый пляж динный-длинный до сих пор за утесом лежит. Такого песка на знаменитых пляжах нет. А Шаманка с охотником в скалу ушла. Вход в пещеру закрыла, один только коридор узкий оставила, по которому можно в одном конце скалы войти, а в другом выйти. В лунную, летнюю, теплую ночь можно услышать, как Шаманка с охотником разговаривают, смеются, а то и песню поют. Это добрый знак. Шаманка и охотник по сию пору живы. Время от времени орел над Ольхоном парит, ольхонцы говорят – он защитник острова. А Шаманка по острову прохаживается, присматривает за порядком. Если плохо вел себя гость ольхонский – жди неприятностей. Если гость чтит землю – поможет тебе шаманка обязательно, да и ватага ее тоже в долгу не останется.
Вот сам посуди, в музее Хужирском однажды не так как надо положили ее нагрудное украшение, так витрина взорвалась, а все, что в ней было будто взрывом расшвыряло по залу. Осерчала Шаманка. Порядок любит. Много конечно есть легенд о Шаманке. Которая из них правдивее, не мне судить. Да только своими глазами я Шаманку с охотником видел и тринадцать белых шаманов за ее спиной. А с тех пор, как побывал я на Ольхоне, стало мне везти. Не то, чтобы по глупому, а серьезно – по большому счету. Закончилась история так: застыла последняя каменная картина. А я опомнился, смотрю уже солнце село, по скале тени ползут. И, слышу, поет кто-то, да так славно на два голоса. Женский высоко, чисто мелодию выводит, а мужской аккуратно, бархатисто подхватывает. И так мне хорошо стало, что простил я на веки вечные этих глупых москвичей. Вот такая вот история … Верить-не верить решай сам. А я за что купил, за то и продаю. Проверить хочешь, поезжай на Ольхон, найди ту перинку, да и полежи на ней часок. Может и сам увидишь чего-нибудь…
Июнь 2006. Зимовье, устье реки Езовка, Баргузинский заповедник.
|
